». Специалистов более высокого ранга в СССР тогда не было. Статья была для самого Энговатова излишней, ибо его до нее уже «прорабатывали» не только в родном ему Институте археологии, но и в Институте русского языка. Так что эта публикация была нужна не столько для него (с ним все было ясно: через некоторое время он будет отчислен из НИИ и больше как ученый нигде не сможет трудоустроиться), сколько в назидание другим «ищущим». И молодой ученый не выдержал. Осознав, что для него теперь закрыты все пути в науку, он застрелился из охотничьего ружья.
Та же мысль о недопустимости поисков древнего славянского письма, например, «прапольской азбуки», была повторена Б.А. Рыбаковым и с трибун 5-го Международного конгресса славистов. Так что искать древнюю славянскую письменность было на законных основаниях просто невозможно.
Замечу, что контроль за учеными академического НИИ был несложен, ибо лиц, желающих из праздной любви к древней славянской письменности сломать свою научную карьеру, находилось совершенно ничтожное число, какие-то единицы не только в СССР, но и во всем лагере социализма. Что же касалось других энтузиастов, то они, в силу незнания многих тонкостей эпиграфики, совершали свои первые ошибки и, после публикации своих несовершенных результатов, были вполне открыты для любой научной критики. Впрочем, эти результаты (например, И.А. Фигуровского) были столь плачевны (чего стоит, например, прочтение им на пряслице слова СВЧЖЕНЬ вместо КНЯЖЕНЬ), что понимались как неудачные уже на уровне здравого смысла, так что вмешательства научной критики тут и не требовалось.
Противоречие со здравым смыслом.
Если изучать наказания эпиграфистов в СССР и странах социализма отдельно от общемировой истории дешифровки, то можно вроде бы найти извиняющие мотивы. Ну, например: борьба научных школ. Скажем, академическая наука считала, что никакой древней славянской письменности нет и быть не может, тогда как энтузиасты ей нарочно противоречили. И поплатились за свою строптивость.
На это можно возразить, что борьба научных школ никогда не доходила до объявления противника дилетантом или до его лишения права заниматься научной деятельностью. Так, например, когда узнали, что физик, профессор Больцман преподает студентам «крамольные» уравнения Максвелла, его могли уволить с должности профессора. Правда, увидев на своей лекции комиссию и догадавшись о реальной цели ее присутствия, Больцман всю свою лекцию посвятил выяснению физического смысла некой постоянной величины, названной его именем. Тем самым, оснований для увольнения ученого не нашлось. Но даже если бы его и уволили, десятки университетов сочли бы за честь принять его в свои ряды. Так что максимальное наказание – просто перемена места работы (возможно, даже с повышением).
