На рассвете Шпаков послал меня с Мельниковым наблюдать за движением поездов. Железная дорога в этом месте проходила лесом, поэтому мы подошли к ней так близко, что даже не успевали хорошо рассмотреть грузы на платформах, считать вагоны — так быстро проносились они. В сторону фронта шли эшелоны с войсками, танками, орудиями, катились цистерны с горючим. На запад же враг увозил скот, оборудование, рельсы. В составах встречались и спальные вагоны с эмблемой Красного Креста — в них были раненые. Но таких вагонов было не так уж много — на фронте было затишье.
Вести наблюдение с близкого расстояния было и неудобно, и опасно — нас могли заметить из вагонов. Поэтому мы отыскали себе место на берегу лесной речушки Швентойя. Там, где через нее был перекинут стальной мост, лес расступался, открывая простор для обозрений. Из леса вытекал и вливался в реку небольшой ручей, шириной метра два, не больше. В том же месте, где мы замаскировались, под редкими елями и вековыми соснами широко раскинулись густые и высокие — в рост человека — заросли крапивы и малинника. В них можно было надежно укрыться и видеть все, что делается на железной дороге. В пролет под мостом просматривались дома деревни Миншенвальде. Одним словом, наблюдательный пункт оказался удачным. Когда Мельников привел сюда Шпакова, чтобы показать его, тот, осмотрев, сказал;
— Переведу сюда всю группу.
Он ушел, чтобы осуществить свое решение. Вскоре сюда пришли все наши ребята. Те дома, что были видны нам в пролет моста, казались безлюдными.
— Проберитесь поближе к деревне и понаблюдайте, — дал Шпаков новое задание мне и Мельникову. — Железку переходите под мостом.
Мы расположились на самой опушке. Ближайшие дома были совсем рядом. Они стояли вдоль леса. Прямо перед нами, на перекрестке, было массивное трехэтажное здание. От него дорога шла к каналу Тимбер.
— И куда только фрицы подевались, — недовольно ворчал Мельников, не отрывая глаз от бинокля, — не мешало бы поживиться у них. Окорока копченые да грудника, видимо, висят вон там на чердаке — как раз проветриваются через открытую форточку. Признаться по совести — покушать я мастер. Бывало, в своей Ручаевке под Гомелем, наработаешься за день — а работа тракториста, скажу тебе, не из легких, — так поднавернешь за милую душу сковороду сала, чугун бульбы и миску капусты. Аппетиту моему все удивлялись. Зато и до работы охочь был — по полторы-две нормы выгонял.
— И у меня живот с голодухи подтянуло, — признался ему.
