— И в самом деле, пойдем, там и разберемся, — поддержал Юзика Овчаров.
— Передай им, — сказал мне Шпаков, — что они пойдут с нами. Пусть не пытаются бежать, не зовут на помощь. Это усугубит их положение.
— Ясно, — ответил один из немцев, выслушав перевод. — Нам теперь все равно. Если не прикончите вы, с нами это может случиться в полевой жандармерии. Некуда удирать без оружия.
— Целиков, Овчаров и Юшкевич, вам поручается охрана пленных во время перехода, — сказал Шпаков. — А теперь пошли!
Мы расположились в густом ельнике. Он хорошо скрывал нас от постороннего взгляда. Поскольку есть было нечего, то сразу же кто прилег, кто присел на влажной еще от росы траве. Послав в дозор Мельникова и Целикова, Шпаков сказал мне:
— Обыщи пленных, изыми документы. Сразу же допросим их.
Я изъял у пленных их солдатские книжки. Один из них услужливо снял часы и протянул их Шпакову. Тот брезгливо оттолкнул его руку. У каждого пленного было при себе по нескольку фотокарточек. Я мельком рассматривал незнакомые лица. При этом каждый немец считал своим долгом пояснить: сын, дочь, жена, внук, внучка.
В одной из пачек попался цветной портрет Гитлера, вырезанный с обложки какого-то журнала.
— А это кто? — спросил я, показывая фюрера.
Немцы молчали.
Шпаков развернул блокнот.
— Расскажите коротко о себе, — обратился он с вопросом к солдату с крючковатым, как у ястреба, носом, впалым беззубым ртом и острым подбородком. В солдатской книжке он значился как ефрейтор Готлиб. — Где вы служили, что вам известно о воинских частях, штабах, словом, о военных объектах на территории Восточной Пруссии, в других частях Германии?
— Я ничего не знаю, я ничего не знаю, — торопливо отвечал Готлиб. — У меня болит голова. Я старый человек. — Ефрейтор пытался скрыть свое волнение. Его белесые, выцветшие глаза беспокойно мигали. Он старался не встречаться взглядом с разведчиками.
— Ладно, отложим разговор, — ответил ему Шпаков. — А что можете сказать вы? — спросил он другого солдата.
— Пожалуйста, записывайте, — охотно согласился тот. — Расскажу обо всем, что знаю, а от него вы мало чего добьетесь. Он — нацист.
Круглые, как у настороженного кота, глаза Готлиба вспыхнули холодным блеском.
— Свинья, — чавкнул он беззубым, ввалившимся ртом.
Шпаков вскипел, подхватился, чтобы заткнуть рот нацисту.
— Ты сам свинья, — со злостью произнес лейтенант. — За такие слова сейчас получишь в рыло.
— Не обращайте внимания, — попытался успокоить Шпакова второй немец. — Это не относится к делу.
