Современная пошлость "обёрточных Романовых", а затем и "коммуна", коль скоро не оставляют место лежанке в "городе, полном воспоминаний", в "избяном рае" по сути своей отвергаются. Именно поэтому для поэзии Николая Клюева характерно такое изобилие, пожалуй, даже некоторый переизбыток, такая "цветущая сложность" красок, такое преизобилие ярких образов. Это так роднит клюевскую поэзию с русским народным лубком, с городецкой и гуслицкой миниатюрой, с хохломой и работами Блинова. Такое ощущение, что поэт, как и народное творчество уходящей крестьянской Руси и эпохи, постарался вобрать в себя всё то яркое, запоминающееся, "красное на чёрном", что должно было быть сметено тусклым бетоном и холодным блеском чугуна и стали. Буйство красок и проповеди!
Проповеди не только потерянного рая, но и грядущего...
Необходимо сказать и о юродстве Клюева, которое отметил ещё Георгий Иванов. "Клюев жил в бедности, а в последние годы — в дикой нищете. В конце концов чекисты расстреляли его в ссылке как главного идеолога "кулачества". Это не просто ошибка, или недоразумение, или неоправданное свинство. Путь поэта-пророка не может быть сладким" (А.Дугин, "Русская Вещь", том 2, стр. 64).
Клюев прошёл со своим крестьянским народом, своей Русью по скорбному и страшному пути испытаний и мученичества. Он разделил не только его чаяния, иллюзии, озарения, но и саму его трагическую судьбу.
Иным кажется, что Клюев слишком уж "зациклен на быте", пусть и традиционном. И действительно, изба и печь занимают исключительное место в его поэзии. Но разве мы не знаем, "из какого сора растут стихи, не ведая стыда"?. "Главный герой" ироничной, тонкой и печальной поэзии Гвидо Гоццано, кстати, тоже "перегруженной" бытовыми деталями, подробностями и штрихами, интеллигентный декадент Тото Мерумети был бы невозможен без "восемнадцатилетней кухарки", "сойки и обезьянки, чьё имя Макакита" и прочего в том же роде. Поэзия действительно бывает "описательна", а иногда быть другой и не может. Но за деталями, подробностями и перечислениями стоят или архетипы бытовых явлений и предметов, или свидетельство через них об иных сущностях и реальности. Поэзия Клюева не только описательна, но и метафорична, и достаточно символична. Ракитник ведь хорош и красив не только сам по себе, но потому, что "рыдает о рае". Так же и другие явления русской природы, изба, печь.
Да, Клюев, родившись в поморской (имеется в виду конфессия) семье и среде, посещая иногда единоверческие храмы, беспоповскую моленную на Вятке, а перед смертью и белокриницкую церковь в Томске, не был, очевидно, истово религиозен и не отличался особенным благочестием, разве что исключая последние месяцы жизни. Но он был верующим человеком по существу. "Кто за что, а я за двуперстье", — восклицает он. В "Погорельщине", да и вообще зрелой поэзии поминает он "Аввакума, Федосия" (Васильева), братьев Денисовых, других героев веры. Своим стихом он утверждает, что народ не чужд Христа Спаса.
