Здесь исполняются все желания, вы слышите, о несчастные рабы собственной алчности?! Здесь и только здесь каждому уготовано по делам его, и пусть никто не уйдет обиженным!
Ветер хватал за руки и тянул во тьму, кружил ласковым щенком вокруг ног и хватал зубами за затылок, извлекая из брони непереносимый скрип. Все было готово к восходу Черной Луны. Кирилл чувствовал, как внутри подтаивает анестезирующее озеро, как плавятся и опадают игольчатые торосы боли, как трескается и дыбится лед сознания, безнадежно пытаясь удержать внутри жуткое светило бесконечной, мучительной смерти. Сквозь марево света пробивались угольные кристаллы забвения, и целостность даже этого мертвого мира рассекалась ножами того, что гораздо сильнее тьмы.
Хотелось отрастить тысячи рук и обхватить распадающееся тело, сжать осколки головы, попытаться собрать мозаику собственного Я из миллиона и одного гладкого камешка экуменического калейдоскопа. Я — это Она, внезапное понимание центробежных и центростремительных сил, вечной взаимосвязи микрои макрокосма, где генерируется, насыщается темный луч ненависти Человечества, чтобы преломиться через еще одну песчинку и обратиться в непроглядную тень души. Все — во мне, и я настолько же иллюзорен, насколько выдумана в бредовом сне Хрустальная Сфера, подсвеченная фальшивыми гирляндами бесконечных миров.
И словно в ответ графитовая вьюга кристаллизовалась в стылый алмаз ночи. Мертвый город набрал дыхания смерти и воздух стек тяжелой водой в отстойники улиц, вымораживая остатки теплых шнуров фарватеров.
— Ты их видишь?
— Они здорово парят… Совершенно не жалеют энергии. Ждут.
Кирилл отполз от дыры и сел около куба печки. К протянутым рукам протянулись теплые лапки уюта. В мягких разводах ночи зал казался огромным. Он притаился гулкой каверной в глубине оплавленного октаэдра — здания или надгробия сгинувшей цивилизации. Было даже непонятно — являлся ли зал архитектурным сооружением, или результатом лазерной атаки — яростным ударом и взрывом в монолите, градиента давлений, температур, хаоса, вынужденно взявших на себя роль творца, распирая упакованный строгой симметрией зев камня, вырывая из его глотки вместе с раскаленной слюной вой боли и ужаса. С невидимого потолка спускались бугристые колонны, изъязвленные пузырями ожогов и тяжелыми волнами застывали на неровном полу. След прошедшего шторма впечатался в стены, припорошив волнением вязкие следы и норы неведомых зверей. А может, то были многочисленные пасти с рядами крохотных зубов, только и ждущие глупую жертву — неосторожных пальцев и рук, коснувшихся вывороченных, слюнявых губ?
