— Ну и ты стрелял?
— Зачем? — хохотнул. — Тогда и у дома можно было настре-ля-ать.
— А где этот залив Чубисин?
— Да рядом… километра два ниже.
— Чего же мы сидим тут кукуем? — я и с нар соскочил. — Едем!
— Куда?
— В этот залив. Может, и сейчас там стоят.
— Не-е-ет, теперь они не стоят, — он криво улыбнулся.
— Все равно, поехали! — бездействие давно мне надоело. Стал шарить патроны в рюкзаке. И, как всегда, не нашел.
С ругательствами я пнул рюкзак. Огромный, тяжелый, пузатый, он был моим проклятием. Чтобы найти там что-нибудь, нужно было перевернуть все содержимое — и не один раз! Искомое обязательно оказывалось на дне. Но если я хотел сократить поиски и сразу запускал руку на дно, то вещь, как назло, находилась сверху. Однажды я положил катушку с леской на самый верх, чтобы была под рукой, и через минуту попытался ее забрать. Но не тут-то было. Катушки на месте не оказалось. Я нашел ее через полчаса в самом дальнем углу, между мешочками с крупой. Как она могла туда попасть? Но мало того, некоторые вещи исчезали в рюкзаке бесследно, и больше я никогда их не видел, судьба их становилась еще одной мрачной загадкой зловещего рюкзака.
— Ну ладно, поехали, — Симанчук широко зевнул и сполз с нар.
Еще светло, берега видно. Спустились километра на два — островок. В сумерках чернеют бороды выброшенных на берег — вместе с корневищами стволов. Охотник толкает лодку к ухвостью острова, пересекаем небольшую протоку и оказываемся в сонной тишине залива. Лодка, с маху войдя в спокойную воду, шумно плеснула кормой. Мы вытащили специально заготовленные шестики и, бесшумно опуская их в воду, отталкивались от дна. В заливе охотники не гребут веслами: с них падают капли. Для заливов у них короткие шестики.
За поворотом открылся второй плес. Он был затянут сумерками и холодным туманом. Слева тянулся берег, густо поросший кустарником и деревьями, справа в плес вдавался низкий клин кочкарника с высокой травой.
Вдруг кто-то дико рванулся от воды, ломая сучья и топая, вымахнул на обрывистый берег. Сиплый лай разорвал ночную тишину. Лаял какой-то здоровенный полкан — злобно и гулко. Человек, не знающий, что так может лаять кроткая, грациозная, с большими глазами косуля, наверняка бы струхнул.
Дмитрий с шумом выдохнул воздух ноздрями — это означало проклятие. А той было мало, что она следовала за нами по берегу и облаивала нас как хотела. От возмущения она еще и прыгала, неистово топая копытцами. Шум стоял такой, словно в кустах дралась стая собак. Ни о какой охоте не могло быть и речи, но мы упорно толкались все дальше и дальше.
