— Не о такой любви я говорю, и ты это отлично знаешь…
— Ты же сама сказала: не будем на эту тему.
— Да, сказала. Ну и что? Мне просто непонятно, как это ты все еще не можешь забыть эту свою куклу.
— Ты права: не могу. И, наверное, никогда не смогу.
— Сколько зла она сотворила для тебя!
— А сколько любви она сотворила для меня!
— Бросить человека, которому отдала всю свою любовь! — не унималась Филимон. — Всю любовь до конца. Как же она теперь-то обходится без любви?
— Наверное, не все отдала… — попытался пошутить Петушков.
— Ага! Значит, остаточки захватила. Бедно, значит, живет. А где она сейчас?
— Этого я не знаю. И не старался узнать.
— Кукла. — Филимон вздохнула. — По-моему, никогда у нее и не было никакой любви…
Вслушиваясь в этот разговор, Васька вспомнил свою встречу с той маленькой красивой женщиной, которую он тоже прозвал «куклой». Не та ли это самая? И про клоунов что-то неодобрительно говорила. Только та вокзальная «кукла» что-то нисколько не похожа на бедную, вон как муж за ней увивается. «Королевой» называет. Не про нее, значит, разговор. А может быть, и про нее…
— А сколько любви она сотворила для меня!.. — повторил Петушков.
— Ну да! — Филимон махнула рукой и невесело засмеялась. — Я и забыла, что ты добрый человек и зла не помнишь. Запоминаешь только добро.
— Я клоун: убиваю зло только для утверждения добра, которого в мире не так-то уж много… А ты, Верочка, очень хороший друг и деятельный. С тобой работать — одно удовольствие, и ты все понимаешь…
Дослушав все это и подождав, не скажет ли он еще что-нибудь о ее превосходных качествах, Филимон грустно улыбнулась.
— Да, я такой замечательный друг, что уж ни на что другое никакой надежды для меня и не остается.
Ох, какой там у них получается разговор! Ваське показалось, что они забыли про него и говорят, словно они тут вдвоем. Филимон, нет — Верочка, оказывается, любит Петушкова, а тот любит какую-то Куклу. Васька усмехнулся и тут же испугался этой своей вольности. Но никто не заметил.
У Васьки насчет любви было свое мнение, и не очень высокое, но сейчас он призадумался. Не такая, значит, это никчемная штука — любовь, если сам Петушков поддался ее неведомой силе.
Дальше думать было некогда, потому что автобус уже остановился у крайнего дома фанерного Серого города.
В Сером киногороде по-прежнему было пустынно, и только у самой кромки прибоя виднелись две или три машины. Около машин суетились и что-то делали бойкие, расторопные люди. Все они так кричали и бегали, будто очень боялись куда-то опоздать. Или уже опоздали и обвиняли в этом друг друга.
