Одна такая | страница 3
Палсаныч меняется в лице. От прежней игривости и лукавства не осталось и следа. Он недоверчиво смотрит на свое отражение.
– Вам волосики короче не делать? – как ни в чем не бывало спрашивает Гаврилыч. – Отпускать решили, за модой следить начали? Что ж, это хорошее дело. А супруге нравится?
Палсаныч бурчит под нос что-то неразборчивое.
– Так вот, учиться это особа тоже не желала. Агрономом стать – в колхоз пошлют, это беда! Врачом – больными брезгает. Учительницей – детишек не переносит. Мечтала в театральное училище попасть. Не по призванию, а чтоб на сцене, на виду крутиться. Провалилась. И тут же экзаменаторов, народных артистов, оклеветала: дескать, они принимают только по знакомству и каких-то там своих, а она, видите ли, не своя, вот ей и отказали.
Палсаныч ерзает в кресле и что-то мучительно припоминает, отчего его моржовое лицо собирается в складки.
– Ну и вот, – продолжает Гаврилыч. – Втирается такая особа в семью, дружит с женой, детишек в школу провожает, с собачкой гуляет…
Палсаныч вздрагивает.
– Неужели волос-пискун? – соболезнует Гаврилыч. – Бывают такие чувствительные волоски. Нет, это у вас нервы, Палсаныч, нервишки пошаливают… Да, так вот. А потом начнет мужа заарканивать. А он рассолодеет от фимиама, от ручек, от ножек, которые перед ним в нужный момент мельтешат, – и готов.
– Что значит, это самое… готов? – тоскливо спрашивает Палсаныч.
– Взнуздан, оседлан, шоры на глазах, а вместо шпор – бес в ребро и пошел человек взлягивать на старости лет, – безжалостно объясняет Гаврилыч. – Та, о которой я говорю, вручила Мамышеву альбомчик со стихами своего изготовления. В вестибюле вручила, а он в парикмахерской их бросил, стреляный воробей, его на мякине не проведешь, он на классических образцах воспитан: «Куда, куда» и «Средь шумного бала». А тут нате-ка…
Гаврилыч достает из ящика, где хранятся кисточки и мыло, самодельный альбомчик с розовым бантом.
– Стихи с дальним прицелом, – предупреждает Гаврилыч. – В них так и сказано – я вся твоя, а коли откажешься – умру.
– И она, та самая, умерла? – почему-то с надеждой в голосе спрашивает Палсаныч.
– Идеализируете, – улыбается Гаврилыч. – Такие не умирают. С Мамышевым номер не прошел, за писателем гоняться стала. Ей все равно, что он пишет, ей интересно – сколько он за написанное получит. Сорвалось с писателем, кинулась за композитором. А теперь, говорят, какого-то деда завлекает. Дед, прошу прощенья, на моржа похож, но мастит, знаменит и тому подобное.