Машина взлетела на взгорок, и впереди, в небольшой впадине, сразу показались старые березы, возле них - сосна, кряжистая, с расколотой молнией вершиной. С одной стороны дерево высохло. Ветер стряхнул пожелтевшие иглы, оголив перекрученные сучья. Другая половина дерева курчавилась густой зеленью.
У этих деревьев от шоссе отходила дорога вправо, пересекала небольшую рощицу и направлялась к буровой вышке, которая лишь наполовину вознесла в синее небо свои кружева.
Когда эта дорога мелькнула перед глазами неглубокой колеей, начинавшейся сразу за кромкой шоссе, внизу, Скачков спохватился:
- Назад, пожалуйста!
Машина пронзительно заскрипела тормозами, подалась назад, свернула, нырнула вниз, расплескав воду в колее, закачалась из стороны в сторону. Проехали рощицу. Водитель было повернул к буровой, вокруг которой лежали горы желтого песка, штабеля длинных труб. Скачков подал знак остановиться. Выйдя из машины, двинулся напрямую по высокой траве, еще державшей утреннюю росу, к зарослям орешника. Когда кусты расступились, открылась полянка с низкорослым дубом посередине. Под прикрытием раскидистых ветвей стояли памятники из серого бетона. Среди них, в центре, мраморный обелиск. Под кругленьким стеклом, вмурованным в камень, - фотография молодого улыбающегося паренька в кубанке набекрень, перевязанной спереди лентой. Под фотографией - золотыми буквами: "Командир партизанской бригады "Полесье" Михаил Петрович Скачков". Могилы обнесены низеньким штакетником, на штакетнике, как усталые пташки, висят полинявшие пионерские галстуки.
Тихо кругом. Только перешептываются на дубе листья, да где-то близко стрекочет спугнутая сорока.
Еще весной Скачкову позвонил Протько, главный геолог управления, сказал, что планируют пробурить скважину недалеко от рощицы, где похоронены партизаны и его, Скачкова, отец, и спросил, не будет ли он против. Скачков ответил, что нет, не будет, пусть послушает старик, что делается на его родной земле.
Сейчас Скачков стоял, опершись руками о штакетник, вглядывался в молодое лицо отца, которого он помнил очень смутно, больше знал по фотографиям. Напрасно он тогда, в разговоре с главным геологом, назвал отца стариком. На фотографии тот вдвое моложе его, сына, который успел уже облысеть и поседеть.
И каждый раз, когда Скачков вглядывался в веселое лицо отца, в его светлые, казалось, ничем не опечаленные глаза, думал о том, откуда у него столько ясности, непреклонности во взгляде? Была война, лилась кровь, а солдаты, партизаны, борцы за освобождение родной земли от фашистской нечисти, умели смеяться. И еще как смеяться! Наверное, потому, что не знали сомнений, верили в будущее. И свое, и всех людей на земле.
