Стоять на ветру было не дело, из шинели быстро выдувало тепло.
Степан Егорыч отгреб от скирда снег, прокопал в соломе ямку для себя и Василисы. Вот так, в таком убежище, можно было ждать: полное затишье, приятно пахло соломой, можно было без помех свернуть цигарку.
Волов ветер тоже донял; ища укрытия, они, дружно проволочив за собой сани, прибились вплотную к скирду, уткнулись в него лобастыми головами.
– Надо было заранее припасать… – не в упрек, – что пользы упрекать в пустой след, а так просто, для разговора, сказал Степан Егорыч с цигаркой в руке, отдыхая и думая, как много еще переживать зимнего времени – полных три месяца… Сколько еще будет таких буранов, сколько еще подвалит нового снега! Совсем тогда в поле не проберешься…
Поднятый воротник полушубка скрывал лицо Василисы.
– Думаешь, я не старалась! – ответила она глухо из-за воротника. – Голову Дерюгину продолбила. По осени и лошади были, и парней призывных еще не брали, можно было всю солому перевозить. Горя б теперь не знали. А Дерюгин – «потом», «потом»… Всех на вывозку хлеба гнал…
– Требовали, значит, с него… – сказал Степан Егорыч, вспомнив по своему колхозу, сколько появлялось всяких уполномоченных,, какой начинался телефонный трезвон, когда наставала пора возить на госсклады зерно нового урожая. Это тогда, в мирное-то время, когда особого спеху не было…
– Все равно, должон был думать… А теперь вот что? В мясопоставку половину стада, только… Ему заботы и сейчас нет: уйдет в армию – и все, а нам тут локти грызи…
– Это ты – так или такой слух есть? Его года вроде уже такие…
– И старей воюют. Два раза его уж почти совсем брали. Возьмут, не забудут… Это ему отсрочили, пока основные госпоставки сдаст.
Василиса повернулась в соломе. Теперь Степану Егорычу стало видно ее лицо – усталое, с печатью невеселых забот и дум, совсем не такое молодое, каким смотрелось оно в избе вечером, при бледном свете керосиновой лампы, скрадывавшем морщинки под веками, тонкие насечки по краям губ, на подбородке. Степану Егорычу передалось, о чем она думает – о нелегких колхозных делах, о хуторской жизни, о том, сколько еще тяготы впереди… Да, еще, должно быть, немало. Вот опять немцев наши бьют, но ведь уже было так, под Москвой, радовались тогда – победа, перелом. А они после этого вон аж куда рванули – к самой Волге, не вышла еще их сила. И ослабнет ли, истратится она в этот раз?
Снег густо кружился перед ямкой, где укрылись Степан Егорыч и Василиса, с сухим шуршанием сыпался сверху, со скирда; у входа быстро нарастал сугробик с острым гребнем; посиди так еще полчаса – и совсем заметет…
