Митёк выдаёт нам три пары снегоступов:
— Вот, классная вещь — осиновые. Бабка ещё плела — лет тридцать тому назад. В те времена зимой у нас все на таких ходили.
Вещь действительно оказалась классной и незаменимой. Если бы не снегоступы эти осиновые — встречать бы нам Новый 1982-ой Год в чистом поле, или, что вероятней — в лесу дремучим.
А так, ничего — уже к семи вечера к деревне безымянной — месту вожделенному — благополучно добрались.
Добраться то добрались, но устали, как кони педальные. А здесь совсем не до отдыха: изба промёрзла до невозможности, баньку по самую макушку снегом занесло, колодец без воды — вымерзла вся — до последней капли.
Первым делом — нашли обрез, и завернули его в рваную тряпку, найденную тут же. Вторым — напилили по быстрому в прок дров, баньку от снега разгребли, раскочегарили. Надюху к данному объекту приставили — снег в котёл подсыпать неустанно, дровишки в печку подбрасывать — очень уж хотелось Новый Год встретить с соблюдением всех Традиций — с банькой, жарко натопленной, в частности.
А сами избушкой занялись — окна старым полиэтиленом утеплили, дверь подправили, подмели в комнатах, печь вычистили, огонь в ней — максимально жаркий — развели. Надежда в бане первая погрелась, и отправилась стол праздничный накрывать.
А времени уже — без двадцати двенадцать. Но и мы с Банкиным успели друг друга чуть-чуть, Принципов ради, вениками похлестать.
Сели за стол без трёх минут, вермута иностранного хлебнули, поздравили друг друга с Наступающим. И такая усталость вдруг навалилась — прямо за столом все и уснули.
Проснулся я часа через два — дрова в печи уже догорали, похолодало значимо. Ребят растолкал, спать отправил, а сам остался при печи в качестве истопника — свежие порции дров раз в двадцать минут подбрасывать.
Сижу себе тихонечко, за огнём присматриваю, о том — о сём думаю.
И вдруг слышу — за дверью входной кто-то жалостливо так скулит, а может даже — и плачет. Открываю дверь — а на пороге собака лежит, здоровая, но худая — скелет сквозь кожу просвечивает. И такими глазами жалостливыми на меня смотрит — душа на изнанку выворачивается.
Затащил собаку в избу, около печки пристроил, возле морды щербатую тарелку с тушёнкой примостил Минут двадцать она только дрожала всем своим худым тельцем, и смотрела на меня безотрывно. Потом начала жадно есть. Съела одну предложенную порцию тушёнки, вторую, пол краюхи хлеба.
Потом, видимо, раскалённая печка стала припекать ей бок, собака приподнялась.
