-- Это невозможно. Каждый человек волен распоряжаться только своей душой.
-- Но ведь если я лишусь души, - выпалил он, пряча в глазах озера ужаса, - то умру!
-- Да это так, однако, с момента выполнения мною твоих требований, пройдет два года, прежде чем я заберу ее...
Он отшатнулся:
-- Но это неприемлемо! Должен быть другой способ!
-- Не забывайте с кем разговаривайте Нильс. Я не уличный торговец. Мне ненужно ничего кроме вашей души.
-- Но... это невозможно.
-- Что ж, прощайте, - сказал я выходя из-за стола.
Очень хотелось сказать что встретимся в аду, но эта фраза как ни странно, подтолкнет его к добродетели. После такого вмиг становишься ревностным верующим, бегаешь в церковь, замаливаешь грехи... и обычно Бог прощает и избавляет твою душу от пламени ада.
-- Ну, хорошо, - остановил он меня. - Дайте мне хотя бы десять лет!
-- Три года максимум. Это и так слишком. Многие отдадут мне свои души более радостно и требуя меньшего.
Он раздумывал несколько секунд, хотел отказаться, но вспомнил милое лицо русской девчушки, сравнил со своей старой и противной женой-скрягой, и обречено кивнул:
-- Хорошо. Я согласен.
-- Для выполнения твоего заказа потребуется от одного до семи дней. Прощайте, мы с вами не увидимся ближайшие три года.
-- Но как же...
-- Контракт и подпись кровью? Мне это не нужно - всего лишь человеческие домыслы.
Он кивнул и закрыл глаза. О проданной душе как-то не думал, он вообще странный - даже после встречи с самим дьяволом в ее существование практически не верит. Зато его тревожит, что жить осталось только три года...
-- Принесите виски! - велел он показавшейся официантке.
Выйдя из шашлычной, я свернул на боковую улочку и через пару минут вышел на обезлюдивший пляж. Южные сумерки надвигаются совсем быстро. Лишь одна чуть припозднившаяся блондинка, отдыхающая без верхнего белья, спешно сворачивала полотенце. Завидев меня, она испугано ойкнула, попыталась прикрыть полотенцем литые груди.
-- Я что такой страшный?
Она окинула меня оценивающе, произнесла на французском:
-- Да нет, вы вовсе даже ничего. Просто вечер, никого нет, а я тут... неглиже.
Я одарил ее улыбкой и проходя мимо бросил:
-- Не волнуйтесь за свою честь. От меня она не пострадает.
Отнюдь не обрадованная этим, она крикнула вослед:
-- Как вас зовут?
В этом крике было больше отчаяния, чем заинтересованности во мне как в мужчине. Ей уже тридцать четыре, молодость и сексуальность начинают ее покидать...
