И о том, как распахнулись его собственные детские глаза, увидев залитую кровью комнату, измятый, словно кухонная тряпка, и такой же грязный труп смутно знакомой женщины на полу, тело стражника с разбитым лицом возле камина - и огромного, храпящего сытым-пьяным сном отца в кресле, с кочергой в вялой руке, с огромной чугунной оглоблей, измаранной вишневыми потеками и серовато-желтыми ошметками - кровью и мозгом покойной королевы.
Как он вышел, пошатываясь, из дворца и неведомо как добрел до любимого ручейка в любимой роще. И сел на любимый удобно изогнутый сук, на котором привык сидеть часами, прячась от самого себя и от всех людей в мире. И в этот миг воды времени обняли его водоворотом, втянули в себя и унесли... и выбросили на берег уже взрослым, сильным, жестоким. Мужчиной.
А теперь этот мужчина, легко переместившись вдоль стола, наклоняется к Мороку с другой стороны:
- Полно, Морок, полно! Я вас ни в чем не обвиняю. Наоборот! Вы проявили отчаянную храбрость, которая, увы, только в сказках оказывается спасительной. В жизни от нее, как правило, проку мало.
- Я не знал, что вы все видели, - хмуро заявляет мессир, опуская голову и комкая в кулаке салфетку - так, словно это салфетка виновна в том страшном преступлении. - Я не знал. Хотя... даже если бы... - И лицо Морока прорезает кривая ухмылка, столь знакомая мне по лицу Дубины... и по отражению в зеркале.
- Если бы! - Дубина кладет шефу разведки руку на плечо. - Вы попытались бы меня спрятать. Чтобы мальчик не проболтался. И не вызвал бы у отца очередной приступ гнева. Иначе пришлось бы прикрывать еще одну историю, погрязнее предыдущей.
- Я делал, что мог, - все так же мрачно отвечает Морок. - Я не дал ему жениться снова. Я подкладывал к нему в постель шлюх, которые позволяют клиентам... - он замялся, не обладая богатством обозначений жесткого секса, которым сегодня располагает любой подросток. Смешные они, эти дофрейдовские времена!
- В общем, давали ему сцеживать свой гневоголизм понемножечку, туда, куда положено, без убийств высокородных особ! - одобрительно говорю я.
Нет, я и в самом деле одобряю его действия, но Морок смотрит на меня глазами быка, в лоб которому целит шпагой тореадор. Обреченности в этих глазах - от края до края. Целая вселенная обреченности.
- Послушайте нас, Морок, - с повышенной убедительностью и на пониженных тонах увещеваю я. - Мы просто объясняем: нам все известно. Все ваши тузы и козыри, включая спрятанные в рукаве. Давайте играть открытыми картами.
