Сколько раз Арианн представляла себя прогуливающейся по этому душистому лугу. Сколько раз воображала, как маленькие пухлые пальчики цепляются за ее руку. Она наклонялась бы, чтобы показать дочери травинку или цветок, обучая девочку всему тому, чему когда-то ее научила мать. И дочка кивала бы в ответ, жадно впитывая рассказы матери. Маленькая девочка с живыми зелеными, как у Ренара, глазами и выгоревшими на солнце волосами. А может, волосы у нее будут такими же золотистыми, как у отца Арианн. Или как у Габриэль.
Мысль о сестре еще больше испортила настроение Арианн. Впрочем, она никогда и не переставала думать о Габриэль, опасения за упрямую сестру стоили ей многих бессонных ночей. Если бы ей не удалось пристроить Бетт горничной к Габриэль, чтобы та посылала домой регулярные сообщения, Арианн, наверное, уже начала бы сходить с ума от переживаний за младшую сестру.
Когда Габриэль убежала, Ренар предложил съездить в Париж и вернуть ее. Пусть даже силой, если потребуется. Но, как бы ни было сильно искушение, Арианн отказалась. Едва ли ей удалось бы удержать сестру в заточении, к тому же она боялась, что и так уже наделала предостаточно ошибок с Габриэль.
От нахлынувших мучительных воспоминаний даже яркий свет за окном померк. Их последняя встреча окончилась ожесточенной ссорой. Арианн понимала, как жестоко обошелся Этьен Дантон с ее сестрой, понимала, как сильно Габриэль горюет по Николя Реми, хотя никогда в этом и не признается. Но сама она оказалась не способна ослабить боль сестры, и это очень удручало целительницу от рождения.
К тому же в тот памятный день ей самой требовалось исцеление. Хотя Арианн еще никому не говорила о своей беременности, она уже убедилась в этом, как и в том, что все пошло не так хорошо, как хотелось бы. Как раз в то злосчастное утро Арианн увидела кровь. Габриэль упрямо упаковывала свой дорожный сундучок, и женщина не выдержала.
— Ни в какой Париж ты не поедешь, Габриэль. — Арианн выбрасывала платья и юбки из сундука с такой поспешностью, с какой сестра до этого упаковывала их, и кидала обратно на кровать. — Не поедешь, и точка. И обсуждать тут нечего.
Габриэль впилась в нее глазами:
— Нечего?! Разве? Может, тебе и плевать, что станет с великолепным домом, купленным нашим отцом, но мне…
— Домом его любовницы! Неужели ты оскорбишь маму, принимая подобный подарок от мерзкой и подлой женщины, которая разбила ей сердце?
— Матушке теперь уже все равно, — судорожно сглотнув, выпалила в ответ Габриэль.
