Все это произошло как бы само собой: по натуре Верлен был человеком скорее покладистым и очень любил отца, который — единственный из всей семьи — умел настоять на своем. Сам же капитан вполне успокоился: ему казалось, что отныне хорошая должность и карьерное продвижение были «зайчику» обеспечены. Верлен также был доволен — служба оказалась совсем не трудной. Лепелетье рассказал в своих мемуарах, как проходил рабочий день его друга: в десять с четвертью тот приходил в «контору» и занимался бумагами до полудня, затем отправлялся обедать, оставив на вешалке свою шляпу, которая должна была свидетельствовать о его присутствии, если бы в кабинет вдруг заглянул субпрефект. В кафе «Газ» он встречался с такими же молодыми, как он, людьми, увлеченными поэзией. Это были Альбер Мера, Леон Валад, позднее к ним присоединится и Лепелетье, проходивший стажерскую практику в адвокатуре Дворца правосудия. Около трех часов все возвращались на службу, где трудились, не покладая рук, до пяти часов. За эту работу Верлен получал 1800 франков в год. В 1870 году (согласно мемуарам Матильды Мотэ) ему платили уже 3000 франков — очевидно, усердие его заметили и поощрили.
Nevermore[7]
Я шел плечом к плечу со Счастьем, восхищен…
Но равнодушный рок не знает снисхожденья.
В плоде таится червь, в дремоте — пробужденье,
Отчаянье — в любви; увы, таков закон.
Я шел плечом к плечу со Счастьем, восхищен…[8]
30 декабря 1865 года капитан Никола Огюст Верлен, кавалер ордена Почетного Легиона и святого Фердинанда умер от инсульта в возрасте шестидесяти семи лет. Эта смерть будет иметь самые серьезные последствия для его сына, ибо Поль лишился единственного человека, который обладал хоть каким-то влиянием на него. Но Верлен этого пока не сознает: он потерял горячо любимого отца, и горе его не знает границ. Он требует, чтобы на похоронах капитану были возданы воинские почести. Поскольку прощальная церемония назначена на 1 января — праздничный день — с этим возникают затруднения. Но Верлен приходит в ярость, кричит на муниципальных чиновников, добивается своего и возвращается домой в слезах, крайне взволнованный своим первым столкновением с властями. Сами похороны произвели на поэта столь тягостное впечатление, что забыть о них он не мог и тридцать лет спустя:
«Скорбный путь среди торжеств и радостей этого глупого дня остался у меня в памяти примером одного из самых ненавистных испытаний и самого мучительного долга».
