– Ты не закончил свой рассказ, – сказала Наташа, когда я выключил фонарь.
– А у тебя есть желание дослушать?
– Конечно.
- Ну, тогда продолжу. У меня не было, да, наверное, еще не появились навыки выживания в экстремальных обстоятельствах. Однако, выходя из подворотни, как в кино выглянул влево, отпрянул. Потом вправо, и снова отпрянул. Слева выход на Кронверкский проспект перегораживала баррикада из составленных друг на друга в разном порядке автомобилей. Справа такая же ерунда. Решил идти к Кронверкскому. Свалка автомобилей достигала метров трех в высоту. Пришлось лезть. Я не боялся. В какой-то момент, когда машина подо мной подозрительно дернулась, и раздался скрип, захотелось, что бы вся эта пирамида завалилась и придавила насмерть. То, что ждало на той стороне впоследствии, сделало это желание еще более острым, но случай был упущен. Сразу бросились в глаза головы нанизанные срезами шей на острые пики решеток. Их было много. Очень много, и у всех открыты глаза. Они, как с фотографии смотрели на меня. Спрятаться от этого взгляда было нельзя, даже закрыв собственные глаза. Взгляды отрубленных голов, казалось, констатировали мое присутствие. Я не закричал, сейчас кажется, все это было настолько невозможным, что мозг отказался воспринимать визуальную информацию за реальность. Глаза продолжали видеть и записывать увиденное в какой-то труднодоступный для эмоций участок памяти. Вокруг люди, вернее человеческие тела, убитые самыми дикими, несуществующими способами. Повешенные за разные места, разрубленные и распиленные вдоль и поперек, распятые, сожженные, посаженные на кол. Я не мог адекватно реагировать на увиденное. Краем сознания фиксировал, что среди тех, кто бросался в глаза, не было ни одного, который бы умер ненасильственной смертью. На всех без исключения следы нечеловеческой жестокости, какого-то запредельного надругательства. Мало того все тела стали частью городского пейзажа. Распятые на деревьях, прикованные к решеткам. Одни одетые, другие совершенно обнаженные. Они по замыслу, убийц, которых наверняка было много, с какой-то безумной гармонией втиснуты в городской интерьер. Понимаешь?! Они стали частью этого проклятого города, как прежде, когда были живыми!!! – Я почти орал. Она подползла ближе и обняла за шею, уткнувшись лицом мне в грудь. У меня текли слезы, а воздух клочьями выходил из легких, и не хватало ни времени, ни сил сделать новый глоток этого воздуха. Я это все ощутил, почувствовал. Тысячи маньяков вылезли на улицы, резали, рвали, рубили и вешали людей, с которыми я вчера соприкасался в метро, просил прикурить, о чем-то спрашивал, отвечал на какие то вопросы.… Теперь они кусками не просто валялись, а осмысленно крепились, вталкивались, устанавливались. Они превратились уже не просто в кучу мертвого мяса, а стали частями декорации, какого-то безумного спектакля, где режиссером было нечто нечеловеческое.… У всех, у всех открыты глаза и смотрят, смотрят…– уже не мог говорить, уткнулся ей в волосы и, судорожно вздрагивая всем телом, рыдал. Перед глазами плыли толпы изуродованных трупов. Она тоже плакала у меня на груди. Одной рукой держалась за шею, другой гладила по спине. Спустя время не осталось никаких мыслей, ушли безумные желания. Остались только мы вдвоем, заблудившиеся в чудовищном городе, откуда не было выхода, и где умерла надежда. Просто два человека, мужчина и женщина нашли друг друга, когда все уже было потеряно, и это стало какой-то определенностью. Наши слезы были слезами маленькой, но надежды.
