Никто на свете, что муки сердца столь глубоки.
Скорблю о милой, как о далеком волшебном рае,
Любовью дышит любое слово любой строки.
К тебе умчался б, но ведь не может военачальник
Покинуть тайно, любимой ради, свои полки.
К тебе пришел бы, к тебе прильнул бы, как на рассвете
Роса приходит к прекрасной розе на лепестки.
Тарик долго молчал, и по лицу его ничего нельзя было прочесть. На поле перед дубовой рощей стало очень тихо, словно никого кроме самийа и поэта там и не было, — слышалось только, как глубоко в лесу угукает горлица. Потом самийа вдруг сказал:
— Мне… называли твое имя. Прочитай еще.
— Что бы ты хотел услышать, господин?
И Тарик ответил:
— Я знаю, что ты недавно написал новые стихи, которых еще никто из людей не слышал. Прочитай их.
Юноша удивленно глянул на самийа, однако овладел собой и ответил:
— Как скажешь, господин.
…Примчавшись на родину, всадник, ты сердцу от бренного тела
Привет передай непременно!
Я западу тело доверил, востоку оставил я сердце
И все, что для сердца священно.
От близких отторгнутый роком, в разлуке очей не смыкая,
Терзаюсь я нощно и денно.
Господь разделил наши души. Но если захочет Всевышний,
Мы встречи дождемся смиренно.
Закончив чтение, юноша вдруг ахнул — он только что понял, как его стихи должны были отозваться в сердце Тарика. Стоявший рядом на коленях Аль-Архами побледнел от ужаса. Меж тем нерегиль сидел в седле неподвижно, и по лицу его тенями бежали мысли, не доступные разуму смертных.
— Мой друг был прав, — наконец, сказал он. — Ты выразил в четырех бейтах все, что я не смог сказать, исписывая свиток за свитком поэтическим мусором. Мой друг считает тебя лучшим поэтом среди ашшаритов, Мунзир ибн Хакам из рода Курайш. Ты свободен. Освободите также и того человека, — Тарик кивнул в сторону последнего осужденного. — Я побежден.
И сказав эти загадочные слова, самийа тронул коня. Но Мунзир ибн Хакам, которому уже развязали руки, взялся за повод серого жеребца Тарика и спросил:
— Господин, откуда тебе стало известно об этой поэме? Я не показывал ее никому, даже брату! — и юноша кивнул в сторону деревьев, куда уже дошло известие о помиловании. Его брата развязали и вели к коню.
— Мне сказал о ней один мой знакомый, с которым мне часто доводится играть в шахматы. Он нашел ее среди бумаг в твоем ларце для писем, — ответил Тарик.
— Но как этот твой знакомый проник в мой дом? — удивился поэт.
— Через окно, на котором ты поленился поставить печать, защищающую от джиннов пустыни, — усмехнулся самийа.
