Час, когда придет Зуев | страница 37
И спустя несколько часов такая возможность Алексею представилась. Крутая падь, по которой они пробирались, уперлась в осыпь. Над осыпью круто нависал темно-красный морщинистый откос. Охотники, загребая сапогами смешанный со снегом щебень, стали карабкаться вверх.
— Поживее, брат, неси тело жирное в утесы, — ехидно подбадривал друга Лобанов, но во время подъема не отходил от него ни на шаг, готовый в любой момент прийти на помощь.
На самую кручу они не полезли, поднялись на вершину по головоломной, но все же проходимой тропинке, пробитой несколькими поколениями промысловиков. Волин, тяжело дыша, снял шапку и вытер со лба пот.
— Прикройся, мозги простудишь, — посоветовали ему.
Горизонта не было видно. Его загораживали столпившиеся со всех сторон вершины, поблескивающие неслежавшимся, искристым снегом, из-под которого топорщился серый ежик мелколесья. Здесь действительно гулял ветер, не городской, ленивый, но злой, даже зимой пропитанный бензиновой гарью и отдающий отбросами; и не тот, что недружелюбно посвистывал внизу, на дороге и в щели распадка. Этот ветер казался сладким от впитанных им запахов снежной свежести и свободы. Он был холодным, но не мертвяще-ледяным, как в городе по ночам; он обжигал, но от него не хотелось прятаться, а, наоборот, тянуло выпрямиться и подставить грудь под тугие, задиристые толчки серебристого воздуха.
Этот ветер жил в великом поднебесном пространстве, где время и расстояния измерялись иначе, чем в том, жмущемся к земле мире. Волина вдруг охватило странное, сладостное и одновременно пугающее чувство утраты веса, к которому примешался бессмысленный, распирающий грудь восторг. Казалось, стоит сбросить рюкзак, заорать, разбежаться, подпрыгнуть — и этот ветер подхватит тебя, как бумажного змея, взовьет к облакам и унесет за тридевять земель в неведомое счастливое царство. Или пусть даже шарахнет о скалы. Сейчас Волина не пугало ничто.
Только вечером, в зимовье, сидя при свете керосиновой лампы за неструганым столом, заедая спирт густым варевом из рябчиков, под гогот охрипших от мороза и дыма мужских глоток, растворяясь в благодатном тепле, усталости и гаме безалаберной беседы, он понял, как называется чувство, охватившее его на заснеженной высоте. ОСВОБОЖДЕНИЕ! Освобождение от суеты сует и всяческой суеты, от житейской скверны, от глухих, подспудных тревог и томлений, преследующих человека всю жизнь. Казалось, тот серебристый ветер вершины освежал не только тело, но и душу, внушая человеку, что он есть венец творения, а земное притяжение преодолимо. …Лобанов переехал в крайцентр, когда великую державу уже вовсю трясло и лихорадило, а по окраинам ее подданные сноровисто расстреливали и резали друг друга.