— А шлепать по попе не хочется?
— Да пока вроде не за что. Ты у меня хороший мальчик.
— Слушай! — осенило Никиту. — Тогда получается, что мы с тобой сейчас попьем, поедим и пойдем совершать инцест?
— Дурак, — бросила я и стала собирать посуду.
Никита забрал у меня из рук тарелки:
— Посуду буду мыть я. Тебе надо беречь свои руки, потому что руки у женщины должны оставаться красивыми и молодыми до самой глубокой старости.
— А что еще ты будешь делать?
— Все, что найду нужным.
— Гвозди, что ли, забивать?
— И гвозди тоже. А еще я умею готовить, стирать в стиральной машине, шить, вязать носки и морские узлы, мыть полы и пылесосить. Но гладить будешь ты, потому что гладить я терпеть не могу.
— Здорово! — обрадовалась я. — А кроме «гладить», что еще я буду делать?
— Холить меня и лелеять, чтоб я жил долго и счастливо и умер с тобой в один день.
— Я не хочу, чтобы ты умер, и вообще, я не собираюсь умирать. По крайней мере, в ближайшие сорок лет.
— Вот и хорошо, вот и не надо. А потом, чего париться? Мы же договорились, что наши души бессмертны, и раз уж мы уже встречались в прошлой жизни и встретились в этой, значит, мы еще сможем быть вместе в будущем, потому что Бог любит троицу.
— А ты в церковь ходишь? — зачем-то спросила я.
— Нет.
— А почему?
— Потому что с церковью у меня сложные отношения.
— Как у Льва Толстого?
— Почти, — улыбнулся Никита и задумался. — Понимаешь… Не знаю, как тебе объяснить. Вот представь, я ночью открываю окно, а там звезды. И где-то далеко за ними Бог. Сидит на туче. И он там один, и я здесь один. И я говорю ему: Господи, зеленоглазый мой… — Никита задохнулся и замолчал. Потом подошел к окну, встал ко мне спиной и продолжил: — Ты там один, и я здесь один. И больше никого нет. Так зачем же мы так мучаем друг друга? Зачем требуем друг от друга соблюдения каких-то правил, обязательств, приличий? Я побьюсь башкой об пол, попрошу у тебя прощения, ты запишешь меня в амбарную книгу, мол, этот покаялся, и может, когда будешь в хорошем настроении, вспомнишь и одаришь милостью своей, а может быть, даже простишь. Но если ты так велик и могуч, зачем тебе мое коленопреклонение, унижение мое? Разве это не гордыня? Твоя гордыня, а не моя? Давай исправляться вместе. Поможем лучше друг другу. Давай, как у нас на земле принято, уважать друг друга. Ведь если ты создал меня по образу своему и подобию, значит, тебе нужен был друг? Значит, я был нужен тебе, и тебе было без меня одиноко? Что я могу дать тебе, кроме своей любви? Что ты можешь дать мне, кроме своей любви? И при чем здесь церковь? Она — третий лишний.
