Лето в чаду и истоме пролетело как кукушка над гнездом всех брошенных и незаслуженно обиженных. Школа стояла на горизонте и грозила оттуда своим увесистым кулаком. И уже в сентябре старик Державин в лице нашей школьной администрации нас заметил и отнюдь не благословил. Маму стали вызывать каждую неделю на ковер, где ее и пытали без устали, пугая разнообразными детьми в подолах, приносимых развратными нимфетками-переростышами. Мама, как партизанка, хранила молчание и покой. И мы с Лешкой были мужественны и непоколебимы.
Постепенно волна неприятия и гнева схлынула, к нам привыкли, нас простили, нас даже полюбили, и мы стали своего рода школьной достопримечательностью.
Все оборвалось неожиданно и печально. Лешин отец был военнослужащим, и в один прекрасный день был «дан приказ ему на запад». Мне, по понятным причинам, ничего не оставалось делать, как остаться в стороне. Откуда-то сверху свалилось это наказание и прибило нас градом к земле жестоко, несправедливо и безысходно.
Я перестала ходить в школу. А Алеша каждый день, засветившись в школе на одном-двух уроках, приходил ко мне домой, чтобы привести меня в чувство и хоть как-то успокоить. Я третьи сутки лежала на своем диване без движения, и Лешка начинал хозяйничать на кухне, готовя мне какую-то немудреную еду и питье. Потом мы ели вместе, вместе плакали и вместе думали, как нам быть.
Однажды бессонной зимней ночью меня осенило. Мысль была проста и незамысловата, как все гениальное. Нам нужен ребенок! Как мы раньше не догадались? Тогда они не посмеют нас разлучить!
На утро радостно и счастливо я поделилась своим изобретением с Алешкой. Он долго и растерянно на меня смотрел, а потом спросил:
— Ты правда этого хочешь?
— Ну конечно! — обрадовалась я.
Несмотря на то, что все вокруг были глубоко уверены, что мы давно, регулярно и откровенно трахаемся друг с другом без зазрения совести и при всяком удобном случае, настоящей, взрослой, всамделишной близости между нами еще не было. Мы подходили очень близко к заветной черте и тут же отступали от нее против собственного испепеляющего желания, но по взаимному, молчаливому согласию.
— Ты правда этого хочешь? — повторил свой вопрос Леха.
— А ты?
— Ты знаешь, — коротко ответил он.
— А в чем же дело? — насторожилась я.
— Мы не можем этого сделать.
— Почему?
— Потому, что я уезжаю.
— Почему не можем? — не унималась я.
— Потому, что я уезжаю в Германию.
— И что?
— Ты не сможешь приехать ко мне.
