— Ну и что?
— А то, что он, похоже, подозревал какой-то непорядок в управлении.
— Проверка? — побледнел мальчик, не решаясь спросить, что же выяснилось.
— Не волнуйся, Парис, никаких нарушений не обнаружено, — успокоил Аврелий, догадавшийся, о чем подумал мальчик.
— Значит, можно что-то сделать. Умоляю тебя, Аврелий, поговори с dominus,[9] как только он вернется. Попробуй объяснить ему все. Я дрожу при одной только мысли, что может произойти, если отца сочтут виновным. Ведь хозяин уже не раз обрекал людей на смерть! Помнишь Пульвилия!
Аврелий грустно покачал головой. Он слишком хорошо помнил тот случай. Бедного раба, поднявшего руку на хозяина, чтобы защититься от его ударов, велели распять, а товарищей, поддержавших его, отправили на невольничий рынок, выставив на продажу, словно вьючных животных.
Внезапно оказавшись свидетелем насилия и подлой низости своего родителя, молодой человек осудил его со свойственным юности нравственным максимализмом. И постепенно сыновья любовь испарилась, как вода в водяных часах, перетекающая капля за каплей из верхней половинки в нижнюю.
— Ты же знаешь, что у нас с ним не слишком теплые отношения. Он считает меня строптивым, непослушным и думает, будто добьется повиновения угрозой оставить без наследства, — с печалью произнес молодой Стаций. — Но если он рассчитывает, что это подействует на меня, и я склоню голову, то ошибается. Не запугиванием завоевывают уважение сына.
— И все же ты ведь любишь его… — рискнул заметить Парис, обожавший своего отца Диомеда.
— А за что его любить? — спросил Аврелий. — Он трус, всегда готов унизить слабого и не стыдится угодничать перед теми, кто сильнее его.
— Забудь о своих обидах и поговори с ним! Он выслушает тебя, ведь ты его единственный сын! — в отчаянии произнес Парис.
— Судя по тому, как он обращается со мной, вряд ли станет слушать, — заметил Аврелий. — Меня пороли куда чаще, чем иных моих слуг… Знаешь, он велел учителю Хрисиппу бить меня всякий раз, когда тот посчитает нужным. И уверяю тебя, эта старая мумия не скупится на расправу: он умирает от злости, что с ним обращаются как с простым рабом — с ним, учившимся у лучших учителей. Ругаться с отцом он не может, вот и вымещает все на мне.
— Я понимаю, чего тебе стоит просить о чем-либо отца, но сделай это ради меня! — снова взмолился друг.
— Ладно. Ради нашей дружбы забуду свою гордость и постараюсь что-нибудь сделать.
— Попросишь помиловать?
— Это бесполезно, Парис. Отец — человек злобный и мстительный, а в ярости вообще теряет разум. Чтобы убедить его в невиновности Диомеда, ему нужно представить хотя бы несколько весомых доводов, да и то неизвестно еще, станет ли он слушать нас. К сожалению, Аквила запер на ключ таблинум, поэтому невозможно осмотреть его.
