Казалось, прошла целая вечность, прежде чем рот Доминика коснулся ее груди. Проявляя настоящий талант любовника, он медленно обвел розовый сосок кончиком языка. К этому моменту Лайла уже вся напряглась и дрожала, но Доминик по-прежнему не спешил. Его губы поочередно ласкали ее соски.
Каждый нерв в ее теле звенел от нетерпения, она выгнулась дугой и подалась навстречу ему. Он облизал губы и залился гортанным смехом.
— Ты великолепна, дорогая.
Его слова мало утешили ее. Издав разочарованный вздох, Лайла поняла, что не променяла бы наслаждение, доставленное этой пыткой, на все состояние Энсонов. Все же ей не хотелось, чтобы Доминик слишком возгордился своим умением доводить ее до исступления.
— Когда-нибудь я надену на тебя наручники и проделаю то же самое с тобой, — предупредила она.
— Тебе лучше быть поосторожнее с этим, дорогая, а не то я могу поймать тебя на слове, — ухмыльнулся Доминик.
Не успела она опомниться, как он навис над ней и, скользнув вниз по ее телу и раздвинув ее бедра, приник губами к влажному средоточию вожделения.
— О! — простонала она, вцепившись руками в грубое покрывало.
— Ода! — поправил он и потерся своей заросшей щекой о нежную кожу ее бедра.
Лайлу пронзила дрожь. Еще никогда она не испытывала такого нестерпимого желания. Наконец Доминик приподнялся, и ее бедра оказались прямо под его бедрами. Она раздвинула колени и закрыла глаза. Доминик медленно, с мучительно сладостными остановками проник в нее. Постепенно его движения становились все более ритмичными. Лайла подхватила этот ритм, помогая ему, и вдруг у нее внутри все сжалось, и мир вокруг разорвался на части.
— Доминик. Доминик. Доминик! — простонала она.
— Не сейчас, — прошептал он. — Я еще не готов.
Она содрогалась, кричала и извивалась под ним, а он с искаженным от страсти лицом пронзал ее все глубже и глубже, пока не захрипел в экстазе облегчения.
Когда свечи догорели, Доминик уже почти уснул, положив голову Лайле на грудь. А она баюкала его, перебирая шелковистые пряди темных волос. Ей хотелось лишь одного: чтобы эта ночь никогда не кончалась, потому что сейчас он всецело принадлежал ей, а она — ему.
— Ты, наверное, шутишь, — сказала Лайла, трясясь на потрепанном сиденье пикапа. — Мы едем во владения Кондесты, чтобы угнать его самолет? Твой план заключается в этом?
Доминик чувствовал, как ее обычно спокойные голубые глаза сверлят его насквозь, и ему доставляло удовольствие любоваться Лайлой, когда она сердилась. Впрочем, это продолжалось недолго. Был утренний час пик, и сигналы проезжавших рядом машин вернули его к реальности.
