— Привет!
Я от неожиданного толчка зацепился ногой за ногу, чуть не уронил сверток и готов был рассердиться. Но толкнувший меня мужчина, — примерно мой ровесник, определил я, — дружески улыбался. Я часто заморгал, силясь вспомнить, кто передо мной стоит.
— Аль не признаешь друзей детства? — видя мою растерянность, спросил подошедший. — Вместе ведь учились.
Не признавал, ей-богу, не признавал я. Неужели это Юрка Лобатик — у того тоже всегда нос облезал? Но у Юрки, помнится, круглой мордочка была, а у этого она продолговатая. Скорее, это — Колька Куравлев.
А вдруг не Колька?
Я протянул руку навстречу, покраснев, ответил:
— Как не признать? Грешно было бы…
Но кривил я душою: по имени назвать друга детства так и не решился… Я уже полчаса назад, по дороге из Хорошаевки в Болотное, погорел на этом деле. Остановила меня полная молодая женщина, тоже вот так поздоровалась. Ну и я, естественно, поздоровался, Лидой ее назвал — была у нас в классе толстушка Лида Быкова, кому еще такой быть? А она, эта женщина, упрекнула меня не без обиды: «Не помнишь, что ль? Лида — та в городе, а я — Анька Черепанова. Да ты ж меня как-то за то, что по арифметике не подсказала, в крапивный ров толкнул!.. Зазнался ты, смотрю…»
Кто б мог подумать, что Анька, тонкая когда-то, как лозина, вот такой со временем станет?!
Более тридцати лет не живу я в родных местах. И за это время сильнее всего, заметил я, изменились люди. Хаты, те как стояли, так и стоят. С той лишь разницей, что многие подновлены, перестроены, вместо соломенных крыш шиферные теперь на них да цинковые. Ну, деревья подросли, а не так уж чтоб неузнаваемо. С людьми ж непонятное творится, особенно с молодыми, с моим вот поколением, например: толстеют, лысинами многие обзаводятся.
Вот и в этом друге детства поди попробуй признать Юрку или Кольку.
Попросил он, друг этот, меня подождать минуту, пока в сельмаг заглянет. И я стоял теперь, ожидал, голову ломал, как называть его. Не ошибиться бы, как с Анькой было, а то еще впрямь сочтут за зазнайку: вот, мол, жил не жил в городе, а уже и зазнается, мы его, дескать, помним, а он, такой-сякой, нос кверху, своих однокашников забыл. Да мыслимо ли это — забыть?
Друг детства действительно обернулся скоро — папиросы покупал.
— Вот и порядок! — ликующе объявил он, открывая пачку «Севера». — Айда теперь ко мне. — И протянул мне папиросы: — Бери!
Из прорванного квадратика выглядывало несколько папирос. Я из уважения взял «северину», хотя давно уже не курил. Прикуривая из рук друга детства, я обдумывал, как бы это повежливее отказаться от приглашения. Дело в том, что у меня были другие планы: я пришел в Болотное дядю Петю навестить, Дуниного неродного сына. В сельмаг завернул за пряниками-конфетами — не принято у нас с пустыми руками в гости приходить.
