Честно говоря, мы до 17 часов и сами не верили, что все трагично кончится.
По ходу переговоров было ясно, что вы нуждались только в одном виде помощи — буксировке. И вдруг лодка задрала нос и быстро ушла кормой на глубину.
Я видел оба плотика — тот, что был облеплен людьми, и тот, пустой, что вынырнул чуть позже. Пристрелялся глазом так, чтобы ни на минуту не терять вас из поля зрения. Самолет практически не выводил из виража. Знал, что завалю курсовые системы — для их нормальной работы необходим хотя бы небольшой отрезок прямолинейного полета, — но тут уж было не до приборов. Надо было дождаться рыбаков и навести их точно сигнальными ракетами. И хотя они мчались на всех парах, нам — после наших-то скоростей! — казалось, что они едва телепаются. Все мы хорошо представляли себе, что такое оказаться в ледяной воде после жарких отсеков.
— Почему так далеко падали плотики?
— Мы сбрасывали вам контейнеры с плотами. Они по полтораста килограммов каждый. Если бы мы вмазали одной такой штукой по плотику, то положили бы всех. Поэтому кидали их так, чтобы вас нанесло на них ветром и течением.
— Почему же они не раскрывались?
— Они и не должны были раскрываться. Ведь это КАСы — контейнеры, и предназначены они для спасения летчиков. Летчик подплывает к контейнеру в надувной лодке и дергает за пусковой линь с усилием в 16 килограммов. Тогда плот освобождается и автоматически надувается. Но проделать это в ледяной воде и в вашем положении было немыслимо. Мы же сбрасывали то, что имели. И для моральной поддержки старались держаться как можно ниже, пролетали над самым плотом. Правда, мешал норвежский «Ориоя», он искал точку фотосъемки и все время резал нам курс. Конечно, не специально, но маневр нам сковывал…
Ушли мы в базу лишь тогда, когда увидели, что подняли всех.
— Спасибо, орлы! Мы вас слышали даже тогда, когда уже были в каютах…
* * *
Точно так же благодарила подводники и рыбаков, когда те вернулись в Мурманск. Рыбаки и летчики сработали тут, как две руки. Разве скажешь, чья заслуга больше — десницы или шуйцы?
На сороковой день после гибели командира душа его, по древним поверьям, должна была отделиться от тела и вознестись из капсулы спасательной камеры сквозь полуторакилометровую толщу заполярного моря. Благо люк камеры был распахнут… В этот день я переступил порог командирского дома, где собралась его родня на сороковины. То было на окраине Киева — в старой Дарнице, утопавшей в майском половодье сирени и цветущих каштанов.
