Надзиратель Василий собирался уходить, когда услышал за спиной слова Крылюка: "и еще, Вася, запомни, никогда не иди против своей семьи, ты понял? Никогда! Чтобы там не случилось. Это говорю тебе я, старый полковник".
В то утро ничего особенного не должно было произойти. Все в камере спокойно занимались своими делами, так сказать, тянули срок. Ровно в 11 часов всех
вывели на прогулку. Коба давно уже стал осторожным, поэтому прежде чем отойти от группы узников, осмотрелся по сторонам, прислушивался пению птиц. Привычка каторжника. И в тот день, на прогулке, он захотел остаться со своими мыслями наедине. Чуть отойдя от Губанова, который ему о чем-то говорил, вернее бурчал, Коба шмыгнул направо, в сторону высокого забора. Здесь было тихо, и воздух был какой-то другой, и небо ярко голубое. Вдалеке, где-то в камере, кто-то играл на свирели. Мелодия была очень грустной, будто сама свирель тосковала о разлуке. Зачем ее, т.е. свирель отделили, оторвали от камыша, тростника, разлучили с другими родными стебельками. Теперь свирель находилась в руках людей, вдали от растений и фауны. Иосиф Джугашвили вспомнил грузинский хор, который гортанно пел древний кахетинский фольклор. Какой-то весенне-морской аромат царил... И вдруг прямо перед Кобой появился он, Мешади Кязым. Как будто вырос из - под земли. Ростом он был на две головы выше Кобы. И опять эта страшная улыбка, в руках был зажат нож, который блестел от солнечных лучей. Густые черные волосы Кобы стали дыбом, на это даже обратил внимание Мешади Кязым, так как арестантская шапка Кобы несколько раз приподнялась. И опять Мешади Кязым улыбнулся, но наконец-то вымолвил (Коба впервые услышал его голос): "На коленях будешь умирать или стоя?"
В тот момент Коба почему-то вспомнил свое детство, потом юность, гимназию, родителей своих. Все за секунду промелькнуло перед глазами как слайд. Потом он ощутил холодное прикосновение большого ножа (таким страшным нож ему никогда еще не казался) к своей шее. Кожа стала гусиная, а по ноге пошла горячая струя мочи. Он смирился с участью, он не сопротивлялся, он уже ждал своей смерти. Мешади Кязыму даже показалось, что он прошептал что-то вроде, все, давай, кончай быстрей. Коба, обессилевший, прислонился спиной к тюремной стене, и потихоньку сел, точнее сполз на корточки. Ему показалось, что он уже в раю. Он думал про себя, "неужели все. Хм, все как-то безболезненно прошло. Чик-чирик, и я уже на небе, в раю. Вот он, оказывается, какой рай". Ему опять мерещилась Грузия, родственника он увидел своего, который уже
