РЕДАКЦИЯ ГАЗЕТЫ “ЗАВТРА”
“...Запомнился такой случай. В мае 1975 года мы с Михаилом Александровичем просматривали у него в доме только что принесенные с почты газеты и журналы. Писатель спросил, читал ли я апрельский номер журнала “Москва”.
— Нет, я его еще не видел.
Шолохов вышел в соседнюю комнату и вскоре возвратился с раскрытым на 20-й странице журналом.
— Читай вслух отсюда! — указал он на заметки “Из записной книжки” Михаила Шевченко.
Я громко прочел:
“Как-то отец перечитывал “Тихий Дон”, заканчивал последнюю книгу. Сидел в горнице один. А я наблюдал за ним из кухни.
У отца образование — четыре класса церковно-приходской школы. Он читает шепотом. Читает медленно, но запоминает прочитанное на всю жизнь. И страшно все переживает.
И в этот раз он вдруг захлопнул книгу, швырнул на стол очки и громко сказал, неизвестно к кому обращаясь:
— Ну чого! Чого йому не повирылы?! Вин уже так умотався... так умотався Гришко той...
Увидел меня, смутился своей горячности и, уже как бы оправдывая горячность, продолжал:
— Ну ты подумай, сынок... Хто ж Гришку знав лучше, чем Кошевый? Хто? И хто ж йому мог повирыть, як не Кошевый? Вин же, Мишка Кошевый, за революцию стояв. Значит, перво-наперво вин и должен був вирыть чоловику!.. А вин не повирыв!.. Не повирыв и товкнув Гришку в банду... А шоб же ему повирыть! А? Гришка-то весь истлив душою, вин тильки й думав, шо за землю, за плуг, да за дитэй своих...”
Глубокое волнение отца М. Шевченко, видимо, было вызвано чтением главы из “Тихого Дона”, в которой приводится разговор Григория с Михаилом Кошевым:
“— ...Так ты чего, Михаил, боишься? Что я опять буду против Советской власти бунтовать?
— Ничего я не боюсь, а, между прочим, думаю: случись какая-нибудь заварушка — и ты переметнешься на другую сторону.
— Я мог бы перейти к полякам, как ты думаешь? У нас же целая часть перешла к ним.
— Не успел?
— Нет, не схотел. Я отслужил свое. Никому больше не хочу служить. Навоевался за свой век предостаточно и уморился душой страшно. Все мне надоело, и революция, и контрреволюция. Нехай бы вся эта.. Нехай все оно идет пропадом! Хочу пожить возле своих детишек, заняться хозяйством, вот и все. Ты поверь, Михаил, говорю это от чистого сердца.
Впрочем, никакие заверения уже не могли убедить Кошевого, Григорий понял это и умолк. Он испытывал мгновенную и горькую досаду на себя. Какого черта он оправдывался, пытался что-то доказать? К чему было вести этот пьяный разговор и выслушивать дурацкие проповеди Михаила? К черту! Григорий встал.
