Я вспомнила своего приятеля-психиатра и горько подумала, что тот нашел бы сознание звонившего весьма интересным, стал бы спорить, что стрелку и вправду жаль меня, он, вопреки себе, не желает меня убивать и позвонил в подсознательной надежде, что я, или полиция, или еще кто-то установит его личность и успеют помешать. Для Эдвина, может, это действительно страшно занимательно, и ему, возможно, удалось бы отыскать правильный ответ о намерениях убийцы, но мне было совершенно наплевать на умонастроения убийцы, интересовали меня только его планы относительно моего будущего. Я не могла рассматривать случай с научной отстраненностью.
В комнате было все для приготовления чая. Я решила, что будничное занятие — заваривание чая — поможет мне взглянуть на ситуацию в перспективе. Как часто про себя я кляла фонарь за окном, но сейчас радовалась: несмотря даже на спущенные жалюзи, света было достаточно, можно не включать лампу. Да вдобавок присутствовала утешительная мысль: на такой светлой улице никто не решится лезть в окно.
Сидя в халатике, я глотала крепкий горячий чай и пыталась анализировать.
Человек сказал: «Понимаешь, ты знаешь». Знаю — что? О чем таком чудовищно важном могла я проговориться, что меня нужно убить, чтоб молчала?
Практикуя, любой врач узнает много всякого разного о пациентах, что те предпочитают не предавать огласке, но ни один врач не пойдет на риск быть выброшенным за разглашение конфиденциальных сведений. А в данный момент я вообще не хранила никаких темных профессиональных секретов, настолько тайных, чтобы кто-то — даже самый ранимый пациент — принялся вынашивать планы моего убийства.
Нехотя пришлось признать, что речь идет об убийстве Элинор. Мне стало казаться, что Элинор Шредер преследует меня на каждом шагу с того самого вечера, как погибла. И сейчас, возможно, моя жизнь зависит от разгадки — скорейшей — кто же убийца. Хотя поначалу я отмахивалась от этой мысли, думаю, я сразу поняла, не успел раздаться сиплый шепот — это как-то связано с убийством Элинор.
Где-то в Виллоубанке затаился убийца. Все это понимают, несмотря на внешние дружелюбные и приятные отношения. Не забывают ни при ярком зимнем солнце, когда пронзительно и резко дует западный ветер, полируя небо, ни в жаркие душные летние дни; ни когда дождь превращает реку в грязно-коричневую стремнину, и она угрожающе заливает берега. Жизнь внешне казалась тут вполне обыкновенной, ничуть не отличной от жизни любого другого провинциального городка. Но в нормальное русло так и не вошла. Грызущее подозрение сидело в подсознании каждого.
