Ночной лес был полон жизни, и звуки этой жизни казались Женевьев невероятно громкими и пугающими. Хрустнула ветка. Девушка вздрогнула и начала тревожно озираться, уверенная, что к ней подкрадывается какое-то животное. Она молила Бога, чтобы этот зверь был не больше и не опаснее кролика.
Одному Богу известно, что она станет делать, если в ее лагерь забредет горный лев. От мысли, что она может оказаться добычей дикого зверя, Женевьев стало нехорошо. В голове возникли страшные картины собственной смерти: ей мерещилось, как острые звериные зубы рвут ее тело на части, как она истекает кровью…
Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, Женевьев громко запела свой самый любимый церковный гимн, пока вдруг не поняла, что он посвящен смерти и искуплению грехов. Девушка умолкла; прислонившись спиной к дереву, она вытянула ноги, скрестила лодыжки и приказала себе немедленно успокоиться. Ей предстоит бессонная ночь, и она должна выдержать, не смыкать глаз ни на минуту, иначе…
Женевьев не слышала, как подошел Адам. Только что она была в полном одиночестве, и вот он сидит рядом с ней с оружием в руках.
Пораженная, она невольно вскрикнула и взвилась, словно пружина. Ударившись головой о толстую ветку дерева, Женевьев снова вскрикнула, уже от боли. Казалось, сердце ее подпрыгнуло и застряло где-то в горле. О небо, как Адам мог подкрасться к ней настолько бесшумно? Когда она сможет выговорить хоть слово, то непременно спросит его об этом.
Адам между тем молча положил ружье на землю. Несколько секунд Женевьев тупо смотрела на оружие, затем медленно подняла глаза на Адама.
Никогда и никому в своей жизни она так не радовалась! Адам, судя по всему, не испытывал особого счастья оттого, что увидел ее: по его заметно потемневшим глазам и желвакам на скулах было видно, что он весьма и весьма зол.
Женевьев хотела кинуться ему на шею, обнять, но вместо этого нахмурила брови и прижала руку к сердцу.
— Вы меня испугали, — укоризненно проговорила она. Адам ничего не ответил.
— Я не слышала, как вы подошли, — глубоко вздохнув, призналась Женевьев.
— И не должны были.
Они смотрели друг другу в глаза; казалось, в молчании прошла целая вечность. Он пытался успокоиться, уверяя себя, что подоспел вовремя, что ничего ужасного, слава Богу, с Женевьев не случилось. От пережитого волнения и пришедшего на смену чувства большого облегчения Адама вдруг охватили гнев и радость одновременно. Ему хотелось и поцеловать Женевьев, и как следует встряхнуть ее. Но внешне он остался совершенно невозмутим.
