— Лёша ваш там лежит, не кричите, — показал он рукой на кладбище и скорчил скорбную гримасу. — Хороший был парень, хороший! Я немножко того, вы уж извините, — щёлкнул он себя по шее. — Жизнь!..
— Какой Лёша?! — Колькин брат начал что-то соображать.
— Лёшка Корнелюк! Как же?.. — выкатил глаза отрядник. — Я начальник отряда, лейтенант Паклин, — представился он, одёрнув мундир. — Гололёд… А он в Крыму-то и леса не видел. Наше упущение, наше. Всё план проклятый, а осужденных везут со всех концов, — развёл руками Паклин. — А мы что? Мы лейтенанты… Телеграмму я вам отбил сразу же. Думал, успеете…
— Его Николаем звали, Николаем! — завыла пришедшая в себя мать. — Идите с Богом, идите! Ой, сынулечка мой, ой кровиночка родненькая! Ой, за что ж ты тут голову сложил, бедный!
Отрядник ошалело смотрел на причитающую старуху, не в состоянии ничего сообразить.
— Алексеем его звали, Алексеем, — твёрдо заявил он. — Срок — три года, статья двести двенадцатая. Я его дело дважды смотрел и сейчас вот в спецчасть иду…
Мало-помалу выяснилась вся нелепость случившегося. Мать и брат не верят собственным ушам и требуют показать им теперь уже живого сына. С учетом сложившейся ситуации Кольке дают двое суток личного свидания.
— Прости нас, сынок, прости! — плачет мать, извиняясь за то, что приехали с пустыми руками. — Вот выпустят в магазин, продуктов принесём, курева. Мы же… — мать запинается и снова целует Кольку.
— Зато увиделись, мать! — торжествует тот и хлопает брата по плечу. — Четыре года кряду лишали, гады! Как будто свидание предоставляется только зекам, а не их родителям. То за физзарядку лишат, то за курение в секции, то ещё за че-то. Козлы, короче! — сплевывает он. — Надо отряднику бутылку поставить по такому случаю, ага. Хоть и пес сумасшедший, а молодец! Не плач, ма, — поворачивается он к матери, — я живой, живой!
Третий этаж строящегося здания в рабочей зоне. Девятнадцатилетний Женька Механошин смотрит из проема окна на волю. Поле, дорога, лес, одинокие прохожие вдали. Ветерок нежно ласкает лицо, начало сентября. В голове мысли об оставленной на воле невесте, в душе тоска и беспросветная тьма. В зоне всего четыре месяца, еще не адаптировался, живет одними воспоминаниями, дичится людей. Постоянно в одиночестве, «сам на сам». Десятка сроку, жить совсем не хочется, но петля страшит. Глаза ни на что не смотрят, только на волю. Жизнь между жизнью и смертью, в состоянии сплошной муки.
