— Не знаю. Должно быть, оперу. Ну да, раз я выходная, балета не будет… Точно, оперу, — добавила она, подумав.
— Сама Лапова, — благоговейно шепнула воспитательница, трогая Лукина за плечо. — Автограф попросить бы. Жалко, я карандаш не взяла.
Оранжевые дворники сгребли мусор в плетеную корзину и куда-то ее понесли. На площади не осталось никого, кроме двух лоточниц, двух раскладных столов и двух же очередей. В голове у Лукина все вертелось странное слово. Он не знал, что такое «опера», но догадывался: чтобы ее, «оперу», увидеть, нужно подойти к столику и получить бумажку, называемую билетом. Потом зайти в театр, и вот там, внутри, она и будет — «опера». Со свойственным детям примитивным рационализмом Лукин подумал, что «оперу» можно показать прямо на улице, тогда людям не придется томиться в длинной очереди, но он снова решил промолчать, поскольку уже привык, что над его советами только смеются.
Колонна продвинулась на метр или два и затопталась на месте, однако здесь скучать оказалось намного интересней: толстый дядька сдвинулся в сторону, и Лукин увидел театр. Вера Павловна сказала, что он большой, хотя Лукин это понял и без нее. Домище был таким огромным, что его поддерживали несколько белых столбов. Еще Лукин прикинул, что, если снять с крыши чугунных лошадей, тогда и пару столбов можно будет убрать, но развить эту мысль он не успел, потому что перед театром поставили третий стол, и очередь пошла веселее.
Теперь Лукин каждые несколько секунд делал маленький шажок, который неизменно отвлекал его от раздумий, и всякий раз, переставляя ноги, он был вынужден начинать с одного и того же. Если лошадь весит сто килограммов, тогда две лошади весят двести, а три…
Его подтолкнули в спину, и он опять сбился.
— Не бойтесь, товарищи! Все успеете! — объявили впереди. — Пока зал не наполним, не начнем.
Раз сказали, что все успеют, значит, кто-то точно опоздает, смекнул Лукин и неожиданно для себя заволновался. Проторчать столько времени у театра и не попасть на «оперу» было бы обидно. Он бросил свои расчеты и принялся тихонько подпрыгивать, пытаясь определить, далеко ли до стола с билетами.
— Стой смирно! — одернула его воспитательница.
— Я увидел! — воскликнул Лукин.
— Что ты там еще увидел?
— Там плакат над дверью. И написано. Это и есть «опера»?
— Нет. Плакат — это плакат, а опера — это опера.
— Потому что плакат снаружи, а «опера» — внутри? — спросил Лукин.
Он снова чем-то огорчил Веру Павловну и теперь пытался ее порадовать своей проницательностью.
