– „Троянская роза" – эмблема печали, – вздохнув, проговорила Момина. – Проще всего переформатировать диск.
Мне отчего-то сделалось жаль существ со столь звучными именами. Кто-то вынашивал их и лелеял, вкладывал в них свои сердце и душу. А потом на них объявили вселенскую облаву. И нет на свете ни одного вольера – какого-либо компьютерного пространства – где они могли бы чувствовать себя вольготно и в безопасности. Если после написания романа компьютер останется в моем распоряжении, обязательно отдам его на откуп „Сиськину", „Кинг-Конгу", „Терминатору" и остальным.
Торжественно клянусь!
Да здравствует компьютерная чума! Трепещите, торговцы компьютерами!
Я предложил Моминой „Юньань" и она сказала:
– С удовольствием.
– Лимона по-прежнему нет, – предупредил я.
– На что же ушла тысяча долларов?
– На девочек, разумеется.
Когда началась инсталляция, я засомневался в интеллектуальных способностях компьютера. Он обрушился на Момину с вопросами, не желая самостоятельно шагу ступить и консультируясь по малейшему поводу.
– Без программ он как младенец, – объяснила Момина. – Программы эти – как раз и есть его интеллект.
Потом она спросила как бы между прочим:
– - Ну что, прочитал рукопись?
– Угу, – отозвался я.
– И каково впечатление?
– Забойная была бы штука, если бы не… Ну, сама понимаешь.
Я лихорадочно соображал, где достать вторую чашку? Пить из оставшейся с Моминой по очереди, как это было с Евой, я не решался. Одолжить у тети Таи, что ли?
– Интересно получается, – сказал я. – Он работает на серьезном материале, а завладевает вниманием читателя не хуже Чейза. Имеется в виду степень поглощения читателя сюжетом. Ведь хороший сюжет – что болото: вот читатель есть, а вот его нет. Только пузыри по поверхности расходятся.
Момина усмехнулась.
– Вот шарик есть, а вот его нет, – сказала она. – Энди Таккер, „Благородный жулик", О'Генри.
Видимо, имела в виду, что эту фразу я украл у О'Генри. Ну как же, известный плагиатор – на такого все списать можно.
Однако на сей раз интуиция слегка подвела ее, поскольку я похитил не фразу, а саму мысль. Причем не у О'Генри, а – кто бы мог подумать! – у себя родного.
В отношении Середы я применил сравнение, которое в виде аллегории использовал когда-то для объяснения всей нашей жизни. Владимиру Ленину со товарищи удалось состряпать сюжетец, поглотивший практически целую нацию. Лишь местами над болотной гладью возникали кочки с могилами отморозков. С тех пор прошло много лет. И вот на поверхности показались странные существа – потомки давешних увлеченных. Их уже тошнит от сюжета, рады бы выбраться на берег, барахтаются изо всех сил, но не выходит – болото не пускает. Несправедливо Фил Ленина таранькой обзывал: не таранька он вовсе, а творец. И не случайно Ленин – литературный псевдоним. Всех умудрился обратить в персонажей своей мистерии. Люди рождались персонажами, жили персонажами и умирали персонажами. Даже такие эрудированные, как „литературные эстеты". Даже такие тщеславные, как мой отец. Даже такие талантливые, как Виктор Середа. Даже диссиденты, ведь в книгах сосуществуют персонажи с различными знаками. И только ребята вроде Фила, Юльки Мешковой и Коли Чичина, рождались отморозками, жили отморозками и погибали отморозками. Не желали отморозки укладываться в чей-то сюжет!
