На прощанье Джон ободрительно толканул меня в плечо, уже не как учитель, а как ровесник. Я знал, что он настоящий американец и от души желает мне всего лучшего в своей стране. Интересно, все эмигранты так вырядились, чтоб быть похожими на американцев, что Джон в своих черных ботинках на микропорке и с распахнутым воротником рубашки без галстука единственный напоминал парня из Союза. Даже не очень городского, скорее из области.
Еще два или три дня
Я эти дни ничего не записывал, волнуюсь, что будет, мне позвонил ведущий из ОМО и предупредил, что гостиница оплачена до конца недели, за это время я должен найти себе работу и жилье. Я ответил, как Рита меня научила, дайте работу, тогда я уйду. Но он ответил, все, кто прибыл вместе с вами, давно работают, вы один почему-то не можете устроиться. Мы не будем для вас делать исключений. И повесил трубку.
Я звонил Рите несколько раз, хотел посоветоваться как быть, а она как назло где-то пропадает. Не может быть, чтобы она уже переехала. Говорила, только собирается. Позвонил Гану, есть ли у него работа для меня? Он ответил, он ломает себе голову, чем платить своему рабочему. Предложил, правда, позвонить в ОМО, чтоб меня не бросали на произвол судьбы, к его голосу прислушаются, потому что он когда-то что-то пожертвовал этой организации на помощь советским евреям. Лучше бы отдал мне долг, очень они будут слушать его за какой-то несчастный чек в пять или десять долларов. Больше он не давал, я уверен. Больше никому не звонил и никуда не ходил, знаю, что напрасно. Встаю поздно, на курсы уже не надо, а потом целый день даже не знаю, на что уходит. Вспомнил, что до сих пор не отдал напечатать те фото, из-за которых мы с Нолой поссорились, и отнес.
Вечером, когда я сидел в кресле в вестибюле, пришли откуда-то Вовы. Дежурный отдал им целую кипу писем, и они поспешили к лифту. Меня они не видели. Очень поздно, когда я смотрел телевизор, позвонил Вова и сказал, что лекция их через два дня, не смогу ли я придти, и было бы хорошо, если бы я привел с собой побольше эмигрантов с курсов английского, где я занимаюсь. А потом будет пиво и закусь соответствующая. В общем, старичок, ты можешь подскочить к нам наверх все это утрясти? Я был рад, что они меня позвали, не мог спать, такое настроение.
У Вов застал тот же кавардак, только всего стало больше: разбросанных вещей, неубранной посуды на столе. Они показали новую пишущую машинку, английскую, им подарило ОМО. На столе та же сухая колбаса, а на дощечке тяжелый нож, как будто с того времени, как они меня угощали, стол не убирали. Но зато нигде ни единой бумажки. Они объяснили, что рукопись хранят в банке, так здесь принято. Я ждал удобного момента, чтоб спросить насчет работы, у них много родственников американцев. Так и не дождался. Пришлось откровенно рассказать, какое у меня положение. Невольно Вовы выдали свое отношение ко мне, когда сказали, что сюда едут всякие люди, и каждый требует от Америки признания своих талантов, а не имеет на это никаких оснований, ему кажется, что он кто-то, но здесь очень быстро выясняется, кто — кто, и будь здоров, не хочешь работать на кухне, твое дело. Еще надо устроиться, ты забываешь, сейчас спад, перебила Люся. Старичок, это уже Вова, ты уже пожил здесь достаточно и наша дружеская откровенность тебя не обижает, да? Так дай нам немножко разгрузиться со всеми этими делами, подписать контракт в колледж, и мы займемся твоим трудоустройством, о'кэй? — прижал меня животом к стенке Вова. Старичок, что от тебя требуется? После лекции ты задашь эти вопросы, я тебе их записал, а мы постараемся удовлетворить законный интерес аудитории, и еще, ты должен будешь вежливо поаплодировать лекторам этой интересной лекции, но, конечно, не ломать ладони, как будто ты на смотре цеховой самодеятельности, не забудь, мы все-таки в Америке, два-три деликатных хлопка, это все, что от тебя требуется. Справишься?
