— Нужно, Володя, нужно. Только смотри, если там есть офицеры, рассади их по-отдельности. Сколько у тебя еще свободных бойцов?
— Ну, человек сорок, значит, наберу.
— Давай их всех в оцепление. По периметру. И чтоб никто ни сюда, ни отсюда, понял? Вообще никто, ясно? Если что, пусть стреляют без предупреждения, это приказ, — повторил Качанов свое недавнее напутствие, данное Ивакину. — Точно понял? Под мою ответственность! Пусть бьют всех подряд, но чтоб никто ни оттуда, ни сюда. Ясно?
— Да. Никого не впускать, не выпускать…
— Молодец. Выполняй. Отвечаешь головой! Давай, давай, не тормози! Да, вот еще — все эти железяки на поле накрой брезентом, если брезента не хватит — ветками, масксетями, чем хочешь, но накрой. Чтоб ни с одного самолета… ну, ты понял? Оружие собери, опиши и запри где-нибудь. И охрану выставь.
— Так точно, понял, сделаю.
— Вот и делай… — вздохнул Качанов, отворачиваясь.
с. Чабанка, военный городок БС-412, штабное здание, 17 июля 1940 года
— Крамарчук Юрий Анатольевич, украинец, 1955 года рождения, ныне беспартийный, ранее, — старший лейтенант госбезопасности нахмурился, по слогам выговаривая незнакомую аббревиатуру, — член 'ка-пэ-эс-эс' с 1984 года, подполковник украинской армии… все верно? — он поднял голову, скользнув взглядом по лицу допрашиваемого. Чего стоило Качанову это внешне равнодушное движение, этот спокойно-усталый взгляд, знал только он сам. — И вы по-прежнему настаиваете именно на этих…э-э-э…датах?
— Настаиваю, — устало кивнул подполковник и, чуть помедлив, добавил:
— Товарищ старший лейтенант государственной безопасности, разрешите еще раз закурить?
— Курите, — Качанов пододвинул ему пачку одесского 'Сальве', пристроил сверху полупустой спичечный коробок. Вообще-то, курить Крамарчук бросил еще лет восемь назад и нисколько об этом не сожалел, но буквально час назад неожиданно понял, что это определенно было ошибкой. Там, в прошлом. Точнее, блин, в будущем. Курить хотелось просто неимоверно. А еще лучше — вмазать залпом грамм двести хоть водки или коньяка, хоть разбавленного, как в лейтенантской молодости, спирта. Поскольку последнее было явно недостижимым, пришлось просить курева у допрашивающего энкавэдиста (с мыслью — а, точнее, пониманием — того, что сидящий перед ним офицер — именно самый настоящий сотрудник сталинской госбезопасности, той самой 'кровавой гэбни', подполковник свыкся на удивление легко). Как ни странно, тот не отказал, выложив на стол помятую пачку памятных по проведенной в одесском общевойсковом училище на Фонтане молодости папирос. Поскольку на первой папиросе старлей его не трогал, сосредоточенно перебирая на столе какие-то бумаги (Крамарчук догадывался, что и предоставленное по первому требованию курево, и эта заполненная шорохом бумажек пауза нужна, прежде всему, самому лейтенанту, пытавшемуся поверить в происходящее и настроиться на нужный лад), у подполковника было время немного собраться с мыслями. До этого, пока он бежал, задыхаясь, в сторону военгородка, слыша за спиной повизгивания корреспондентки и тяжелый топот конвоира, у него это как-то плохо получалось. Да и потом, когда их заперли в какой-то незнакомой, явно тоже принадлежавшей этому времени, комнате с решетками на окнах, тоже. Ибо следующие полчаса ему пришлось успокаивать истерикующую журналистку, под конец — нервы-то тоже не железные, ага! — убедившись, что самый действенный метод для этого — пару хороших пощечин и принудительное умывание холодной водой над ржавой жестяной раковиной.
