- Разбудоражил я тебя, извини. - Фотий сел к костру ближе, принял из рук Фомы стаканчик. - Но как же быть дальше? Как жить? Как Он? Он?! С обезьянами?! Не отвечай! Я сам был священником, знаю, что ты ответишь. А похоже, что мне самое страшное остается: жить с вопросом, на который нет и не будет ответа.
Они выпили.
Оба устали и хотели спать.
- Здесь место возвышенное - можно и заночевать, - сказал Фотий. - А по низинам дым застаивается. Огонь на нас идет.
- Так, может, паромом назад вернемся? - ласково предложил Фома. Мотоцикл закатим - и поплывем. А?
Фотий внимательно посмотрел на него:
- Ты это всерьез насчет парома?
- Конечно.
Черная Борода усмехнулся:
- И куда поплывем?
- На тот берег.
- А он есть? Ты уверен? Воду видал?
Теперь уже Фома в упор посмотрел на Черную Бороду.
- Не знаю, - сказал он. - И огонь Яхве разгорелся среди них, и пожрал край стана. Но хоть какой-нибудь краешек нам останется?
- Где-нибудь да проснемся, - проговорил Фотий. - Где - одному Господу ведомо.
Фома огляделся. Туман, смешанный с дымом, был так густ, что трудно было различить даже ближайшие кусты.
Мужчины опустились на колени, сложив молитвенно руки, и замерли в ожидании.
Фыркая тусклыми багровыми языками, огонь в мгновенье ока пожрал окружающие кусты, лизнул склоненные фигуры и уполз в ложбину.
Фома шевельнулся - куски одежды посыпались с него пеплом.
Фотий открыл глаза. Огонь лишил его бровей и ресниц, но не тронул черной бороды.
Оба молчали. И все так же молча, уже будучи не в силах переносить усталость, они легли бок о бок и уснули, так и не ответив себе на вопрос, на каком берегу им суждено проснуться...
ЧЕЛОВЕК ИЗ ТРЕТЬЕГО СПИСКА
Отец редко когда рассказывал о своем старшем брате. В семейном альбоме сохранилась лишь фигурно обрезанная фотография вытянувшегося в струнку молодого офицера со знаками различия на воротнике, высоко державшего лошадиное лицо со впалыми щеками и прижимавшего руки к бедрам. Снимок был сделан, видимо, дома: за спиной офицера различалось полузашторенное окно, а над окном - тяжелый подбородок и известные всей России усы. Остальное оказалось за кадром. "Это Сергей, - сказал отец. - Воевал в Уральском добровольческом корпусе, а в конце войны, считай, исчез. Последнее письмо мы получили от него из Норильска". Потом, много позднее, были письма с Алтая и из Казахстана.
И вот неожиданно Сергей, которого из-за густой седой бороды я тотчас прозвал дедом, появился в нашем доме. Его поселили наверху, в маленькой, но уютной комнатенке, которая всегда считалась моей. "Ты уже не ребенок, сказала мать. - Будешь спать в гостиной. А ему нужен покой". Тем же вечером было устроено застолье с вином, и я узнал, что Сергей - дед Сергей - попал после войны в Норильск, а вскоре - на Колыму. "Тяжелая память!" - вздохнула мать. "Вообще почти никакой, - ответил дед Сергей. - Помню только о страхе быть похороненным в золотых колымских ямах, как другие. - Он улыбнулся. Мне повезло: я выскочил из третьего списка". Выяснилось, что в список номер три включали умерших от непосильного труда или застреленных при попытке побега. Больше к этой теме за столом не возвращались.
