Дневальные приносили к обеду в бачках суп и второе, и тот же хлеборез раздавал суп и кашу черпаком. Мясо было порезано на кусочки и выдавалось с весу. Вечером давали то, что положено вечером.
За работу не платили никаких денег. Но ежемесячно составляли списки на «премию» — по усмотрению начальников, и по этим спискам давали два, три, редко пять рублей в месяц. Эти два рубля выдавались лагерными бонами — деньгами вроде «керенок» по размеру, с подписью тогдашнего деятеля лагерей Глеба Бокия. Эти лагерные боны стоили гораздо выше, чем вольные деньги. В лагере был магазин, где можно было купить всё что угодно.
Была в лагере и столовая — ресторанного типа, только для заключенных, где принимались деньги — боны. И где, например, порция антрекота стоила пятнадцать копеек. Так что двухрублевая премия ежемесячная кое-что значила. Кроме того, каждый имел на руках «квитанцию» на сумму, которую можно было истратить в лагерных магазинах. С этой суммы «списывал» завмаг красными чернилами, а лагерная бухгалтерия делала расчеты. Словом, по тюремному типу.
Тем, кто имел деньги из дома, начальник разрешал выдачу — или квитанцией, или бонами. Бонами стали рассчитываться с конца 1929 года, во время перековки. «Касса № 2» — так назывался по-бухгалтерски расчет этими бонами. А квитанционный, тюремный, расчет был отменен.
Было трудно и обидно, что и товарищам я нужен для какой-то их игры, что то, что мной сделано, было лишь мелкой монетой в каких-то расчетах.
Трудно было быть одному — месяцы и годы среди чужих людей, ненавидящих мои «преступления». Но с каждым днем я чувствовал себя всё крепче — душевные силы нашлись, оказывается, у меня. То ли воздух уральский горный был слишком целебен. То ли я молод был очень тогда.
Впоследствии я узнал, что товарищи не бросили меня, что они тщетно пытались со мной связаться и, думая, что лагерь, каторга — это нечто вроде ссылки, писали мне туда много и неосторожно. Об этом мне пришлось узнать в следственных органах. Но всё это было много позднее, а сейчас я был один — один среди тысяч.
В один из первых в моей жизни «разводов» я увидел какие-то три ящика, поставленных около «вахты».
Я спросил у соседа, что это.
— Беглецы! Трупы!
Вперед выходила какая-то фигура в шинели.
— Вот так будут поступать со всеми беглецами.
Значит, отсюда бегут.
Я работал на лесозаводе, таскал бревна, доски.
Помню, той же весной в один из первых дней всю нашу партию отвели в глубокий снег, — а под снегом вода, и ноги промокли мгновенно, — чтобы дать дорогу лошади с санями порожняком. Так понял я, что лошадь ценится больше человека.
