Фридрих протянул технику ключи от "BMW", добавил хрустящую десятимарочную купюру: "Позвоните в бюро проката, пусть заберут автомобиль" - а затем обернулся к "Блом унд Фоссу". Похлопал "птичку" по крылу, словно по плечу - старого друга. В принципе, это не был жест нежности, летчик перед вылетом должен лично осмотреть самолет - нет ли где трещин и прочих дефектов. Но Власов и впрямь еще с училища любил эти машины, их причудливый асимметричный дизайн, ставший визитной карточкой "Блом унд Фосс". Вынесенная на крыло отдельно от фюзеляжа кабина, хвост, идущий не только не по центру, но и фактически лишенный одного из горизонтальных стабилизаторов, нередко еще и причудливый излом крыльев... Конечно, главную роль в воздушной войне сыграли не Блом и Фосс, а старина Вилли Мессершмит, но... им попросту не дали как следует развернуться. Непривычный облик BV смущал даже молодых офицеров Люфтваффе - что уж говорить о райхсмаршале Гёринге, чей летный опыт безнадежно увяз во временах Первой мировой! А зря, ей-богу, зря. Уж по крайней мере американским "Лайтнингам" BV могли составить весьма достойную конкуренцию. Да и пресловутые "Мустанги", при всей их быстроте и маневренности, не шли ни в какое сравнение с "Блом унд Фоссами" по обзору из кабины и устойчивости на малых скоростях. А 194-я модификация с двойной силовой установкой - турбовинтовым двигателем в фюзеляже и реактивным в гондоле позади кабины пилота - вообще была самолетом на все случаи жизни, который мог носиться по небу, как реактивный истребитель, и садиться на короткую полосу, как тихоходный биплан. BV 494, личный самолет Власова, был наследником именно этой модели. И сейчас, забираясь в прозрачную, похожую на изящную елочную игрушку кабину на правом крыле, Фридрих подумал, что после выхода на маршрут включит реактивную тягу. Полет по служебной надобности - значит, контора оплатит топливо.
В Берлине он будет уже через час.
Kapitel 2. Тот же день, около полудня. Берлин, Принц-Альбрехтштрассе, 8.
Зала с приспущенными шторами терялась вдали в полумраке. Шаги на мраморном полу клацали с отзвоном, пугая позолоченных ангелочков, нарисованных высоко на потолке вместе с голубыми и изумрудными облаками.
Мюллер чуть отодвинул тяжёлую штору. На мрамор легла косая призма белого света. За окном сияла прозрачная берлинская зима.
При дневном свете стало заметно, что вид у Мюллера неважный. Набрякшие веки, тени под глазами, нижняя губа капризно оттопырена... Впрочем, Власов не обманывался. Он знал, что в таком состоянии шеф способен проработать тридцать часов, подгоняя валящихся с ног молодых подчиненных.
