— «Слушай, радость, одно слово! — запел он басом. — Где ты, светик мой, живешь? Там ли, где светелка нова? Скажи, как ты, мой свет, слывешь? Как и батюшку зовут, расскажи все, не забудь. Что спешишь теперь домой? Ах, послушай! Ах, постой, постой!»
Петров по-бабьи метнул глазами на Суворова, потупился и повернулся к нему спиной.
— «Полно, полно, балагур! — ответил он тоненько притворным голоском. — Мне пора идти домой, загонять гусей и кур, чтоб не быть битой самой. Тебе смехи ведь одни, не подставишь ты спины. Поди, поди, не шути, добра ночь тебе, прости, прости!»
Суворов приложил шляпу к сердцу:
— «Ты не думай, дорогая, чтобы я с тобой шутил. Для тебя, моя милая, весь я дух мой возмутил. Что спешишь теперь домой? Ах, послушай! Ах, постой, постой!»
— Уговаривай! — поощряли Суворова из круга.
Но «девка» не сдавалась… Петров сделал уморительную старушечью рожу и, жуя конец посконной тряпки, повязанной на голове, шамкал:
— «Господин ты мой изрядной, как ты можешь говорить со мной, девкой неученой: я не знаю в свете жить. Я советую тебе выбрать равную себе. Поди, поди, не шути, добра ночь тебе, прости, прости!»
Петров низко поклонился Суворову, коснувшись пальцами земли. Суворов лихо закрутил воображаемый ус, обошел Петрова кругом вприсядку и возобновил ухаживание. Он пел:
— «Ах, свирепа, умилися, не предай меня в тоску. Не хочу слышать про ту, про притворну красоту. Что спешишь теперь домой? Ах, послушай! Ах, постой, постой!»
— Держи ее, держи! — кричали из круга одни солдаты.
— Девка, не сдавайся, беги! — советовали другие.
Петров кинулся бежать. Суворов за ним гнался. Петров хотел с разбегу пробить головой круг и вырваться на волю. Его со смехом отшвырнули. Упав навзничь, он плачущим голосом напевал, дрыгая ногами:
— «Отпусти меня, пожалуй, мне с тобой не сговорить. Мне делов еще немало: щи варить, бычка доить, масло пахтать,[40] хлебы печь, овес шастать,[41] братцев сечь… Поди, поди, не шути, добра ночь тебе, прости, прости!»
Вскочив на ноги, Петров напрасно искал спасения, с визгом бросаясь во все стороны. Его отталкивали, он валился в снег под ноги Суворову и сбивал его наземь. Наконец Суворов крепко обнял Петрова за плечи, и тот, вспыхивая, пропел последний куплет:
— «Убирайся, не шути! Поди, бешеной, прости, прости!»
Суворов равнодушно отвернулся. Петров жалобно закричал:
— Ванька!
— Здеся! — отозвалось из круга с разных мест.
— Поди сюда!
— Иду! — рявкнуло сто глоток со всех сторон.
