— Людмила Аркадьевна — гений! — снова напомнил помощник. И она снова не стала ему перечить. Хотя при монтаже, как я догадалась, мысль о ее гениальности будет все же удалена.
— Итак, на снимке разве не вы?
— Можно сказать, что уже не я. Сорок второй год… Нет, сорок третий. И откуда вы ее взяли?
— От передачи «Самое-самое» не утаишься. А, кроме того, вы человек легендарный. Разве не знаете?
— Нет.
— Ну, так поверьте мне, Алла Михайловна… Через неделю у нас День Победы. Как поется, «это праздник со слезами на глазах» и «с сединою на висках». — Она оглядела меня. — Если бы лишь на висках! Простите, что акцентирую… А сама вот регулярно подкрашиваюсь! — Это был ее стиль: откровенность так откровенность! — Но я акцентирую не на цвете волос, а на цвете войны. Это она сделала вашу голову белой?
— Нет, не она.
— Но вы же… вам пришлось быть не просто медсестрой где-нибудь в тыловом или прифронтовом госпитале, а санинструктором, то есть выносить раненых на себе с поля боя. Это так?
— Так.
— И к тому же вы, женщина, участвовали в форсировании Днепра, который «чуден при тихой погоде»… — Она взглянула на классика. — А при той погоде… река была красной от крови? Это правда?
— Да.
— Вы были очень красивой женщиной. И за вами увивались даже известные военачальники. Им вражеские дивизии сдавались, армии… А вы не сдавались. Я все тайны из однополчан ваших вытянула. Не сдавались… Это, кстати, не отразилось на количестве ваших наград. Вы ведь могли бы стать кавалером ордена Славы трех степеней.
— Какие степени заслужила, такие и получила, — возразила я.
Когда касались фронтовых лет, я будто вытягивалась перед ними — и отвечала по-военному кратко, не подвергая сомнениям решения вышестоящих начальников. Такая у меня сохранилась выправка.
А повелительность телеведущей незаметно вроде бы обмелела, иссякла… уступила доверительной заинтересованности.
— Ну да ладно! Наша передача называется, как известно, «Самое-самое»… Вспомните, пожалуйста, если это не слишком тяжко, о самом-самом страшном, что вы испытали в своей жизни. Это было при форсировании Днепра? На той переправе?
— Нет.
— Вы, женщина, все же двух орденов Славы удостоились. — Она вновь сосредоточилась на моем фронтовом прошлом в его сочетании с моей принадлежностью к прекрасному полу. Но моя женская суть, как и военная, была уже вдалеке. — Я думаю, самое страшное в вашей жизни все-таки неотторжимо от ваших солдатских наград.
— Самое страшное вообще случилось не на войне.
