— Ты не имеешь права отказываться таким образом от мамы… — возразил папа.
В папиных глазах мама осталась моей мамой, а не стала, допустим, «матерью», как он в ее устах стал для меня «отцом». Он ни разу не упрекнул ее за этот зигзаг, который стал для меня первым в жизни:
— Что ж, значит, не сумел удержать ее чувства…
Он продолжал отмечать мамины дни рождения. Мы усаживались за праздничный стол, где мама была представлена ее фотографиями. Он не делал это — как и ничто другое! — для вида: не звонил ей, не поздравлял (вдруг это будет неприятно тому, кто его заменил!). И не сообщал, что мы отмечали…
А мама звонила, но лишь два раза в году: по случаю моего дня рождения и в честь наступления Нового года. Однажды — только однажды! — она позвонила и по иному поводу: когда папа получил еще одну международную премию. За книгу «Смех сквозь слезы, или Слезы сквозь смех…».
Хоть отец считался специалистом по зарубежной литературе, книга упоенно восхищалась не только Марком Твеном, О'Генри и Шолом-Алейхемом, которые, кстати, не в такой степени смеялись сквозь слезы, в какой плакали, а иногда и рыдали сквозь смех… Его книга, не утрачивая глубины от восторга, коленопреклонялась также перед Чеховым и Грибоедовым, которые хоть и не были «зарубежными», но таинственно соединяли улыбку с грустью, а чаще — грусть с полуулыбкой…
— Грибоедов весь воплотился в афоризмы, в пословицы, поговорки, — часто напоминал «мапа». — Так мало написал… но так много!
Ему казалось, что Грибоедова недооценивают.
— Горе от ума! — восклицал защитник.
К Чехову «мапа» обращался за помощью и доказательствами постоянно. Даже по мелочам… Если, к примеру, кто-то высказывался громко, но невпопад или, хуже того, пытался вдолбить мнения безнравственные, «мапа» вспоминал чеховского субъекта, который так хрустнул огурцом, что лошадь удивленно обернулась:
— Сколько на свете политических крикунов и громогласных «обещальников», которые даже лошадей изумляют!
«Мапа» хотел подчеркнуть, что чеховские рассказы годятся почти на любые случаи жизни: близко ли от огурца до политики?
— А рассказ «Шуточка»?! — восхищался папа. — С любовью не шутят. Как с оружием… — Мне показалось, он подумал о себе и о маме. — Но Антону Павловичу можно. Пожалуйста… Для гениев общепринятые правила не годятся. Они их сами для себя создают. «Вырабатывают»…
Мама раньше всех успела поздравить папу с премией, не забыв упомянуть, что впервые он был премирован «при ней». Она любила тех, кто получал премии… Не по-женски, конечно, а как бы на всякий случай, исходя из практических соображений и надобностей. По-женски она влюбилась в какое-то «официальное» ничтожество мужского рода, которое повелевало специалистами и по отечественной, и по заграничной культуре. Может быть, я был не вполне объективен, ненавидя то «официальное» ничтожество, как некое чудовище, отобравшее у нас маму.
