— Совестливый ты! — иронизировала я все беспомощней.
«А ведь недавно — совсем недавно — он, получая рекомендации, был гарантом своего вечного братства с Лешей, — размышляла я. — За что можно ручаться? Если за людскими гарантиями с усмешкой наблюдает предательство и ждет своего часа. А после, когда час наступает, оно становится гарантом нереальности любых гарантий. И прежде всего — обманности тех благих намерений, которыми дорога в ад вымощена. За что же можно ручаться? От малого до значительного — один шаг. Вот, к примеру, от бытовой квартирной проблемы до моих обобщений».
Дима любил после грехов порассуждать о святынях. Основной же святыней для него были родители, с которыми он мечтал побыстрее соединиться.
Белокурой, голубоглазой бестии Лотте он не мог простить ее преступление (Дима так и говорил — «преступление») перед матерью и отцом мужа. Бестию он прозвал «надзирательницей». Но так как концлагерей уже не было, она надзирала за капиталами своего супруга.
— Дернуло же меня при ней исправить телевизор, — сокрушался Дима. — Теперь что ни день — просит что-нибудь починить: то пылесос, то кофемолку, то старинные часики…
— Ты и это умеешь?
— Уж боюсь афишировать! Без конца тащится на третий этаж… Лучше бы навещала родителей мужа в доме для престарелых.
Вновь попыталось проскользнуть опасное подозрение, но сразу притормозило.
— Я содрогаюсь, когда вижу ее! — сказал Дима.
К нему я, после того как он въехал, ни разу не поднималась: что бы подумали обо мне соседи, столь почитавшие «милых людей»? А его посещения выглядели вполне естественными: хочет что-то узнать, спросить, посоветоваться со «старожилкой».
Ироничным отношением к Диме я старалась защитить себя от него. Но внезапно хрупкая Мирра разрушила плотину моей ироничности с той же силой, с какой он сокрушал плотины собственных моральных устоев.
Дима навестил ее однокомнатную квартирку в доме напротив — и к вечеру все и там чудодейственно преобразил. Притащил мебель, кем-то выброшенную за порог, — и сделал ее привлекательно новой. Укрепил расшатавшиеся решетки, чтобы Мирру не обокрали, а на балкончик приволок в мешке землю и посадил цветы.
— Откуда он взял цветы?
— Со своего балкона… Сказал, что они мне нужнее.
Тут уж не скользили никакие опасные подозрения. Поскольку подозрений быть не могло! А возникла, наоборот, мысль виноватая: «Почему мы не верим, что у человека действительно может существовать совесть? И бескорыстная доброта? Почему все благородное протыкаем знаком вопроса? И знаком сомнения? Сомневаемся, когда не способны ни на что подобное сами! Вот и я…»
