Надеждам Умара не суждено было оправдаться. Когда он убедился, что дело безнадежно провалено, он не стал дожидаться открытия сезона «охоты на ведьм», уволился из органов. Он был вдовцом, жил только с дочерью. Поэтому уехал в деревню, в родительский дом, благо находился он недалеко от Грозного. Остался Умар в душе коммунистом и кагэбистом, не признавал, как сам говорил, «того, что у нас называют демократическими переменами»… Но и не высовывался, не афишировал своих взглядов, не писал статей и не ходил на «кумачовые» митинги, жил себе по-деревенски тихо и спокойненько… До тех пор, пока не исчезли последние сомнения, что режим Дудаева насаждает принципы, которые всегда ему претили: национализм, сепаратизм, изолированность экономики, вытеснение из республики представителей других народов… Когда он видел в открытую разгуливающих по улицам вооруженных боевиков, когда слышал о случаях участившихся разбоев, когда узнавал о погромах и захватах квартир «инородцев», когда ему рассказывали, что случаи изнасилования русских, армянских, даже ногайских и ингушских девушек приняли массовый характер, Умар все глубже проникался ненавистью к режиму Дудаева. Он понял, что до бесконечности отсиживаться в стороне от событий нельзя, что за свои убеждения, за справедливость необходимо бороться. Что он тоже в ответе за то, в каком мире будут жить его дочь и ее дети.
В то же время Умар прекрасно понимал, что людей, разделяющих такие взгляды, очень немного. Национализм, сепаратизм, желание отделиться и жить самостоятельно — все это кружило голову всем, особенно молодежи. Если кто-то пытался говорить, что в одиночку экономику не поднять, что нужна интеграция, а не распад, его тут же обвиняли в предательстве национальных интересов и затыкали рот. Бандитизм, вседозволенность, охота за «инородцами»… Все это заставляло Умара упорно размышлять о том, что он может сделать для своего народа.
Как-то, никому не сказав ни слова, он уехал в Москву. Там разыскал своего старого сослуживца по КГБ, которому верил, и откровенно с ним поговорил.
— Я не верю ни Автурханову, ни Масхадову, ни Хасбулатову, ни Лабазанову, ни Чолтаеву, ни Гантемирову, ни кому-либо другому, — говорил он приятелю. — И в первую очередь не верю я Дудаеву. Но, с другой стороны, я не желаю делать вред своему народу, своей земле. Я убежден, что с Дудаевым и его боевиками необходимо всемерно бороться, что это будет благом для моих земляков. Бороться любыми способами, кроме, конечно, военных. Открыто выступать я не стану — хватит с меня 91-го года. Но если смогу быть полезен в том, чтобы свалить Дудаева законными средствами, без крови и без смертей невинных людей, буду рад. Сейчас во всех нормальных странах поняли, что необходимо объединяться, одни лишь мы желаем делиться до бесконечности. Я убежден, что Чечня не должна отделяться от России, что она не должна стать детонатором всего Северного Кавказа. Но и воевать против своих земляков я не стану. Я не знаю, как быть. Потому и пришел к тебе…
