У распахнутой двери дежурили два констебля. Они почтительно кивнули Колдвуду, а тот даже внимания не обратил.
Фойе озаряли только бело-желтые лучи фонариков из соседней комнаты. Заслонившись от их яркого сияния, мы с детектив-сержантом поспешили дальше. Глаза еще не привыкли к темноте, а гулкое эхо шагов дало понять: я попал в огромный зал, огромный и пустой. Мимо взад-вперед двигались темные фигуры, по пластиковому покрытию скрипели и шуршали шаги.
— Лен, здесь еще одна пуля! — объявил незнакомый мне голос.
— На полу? — осведомился второй, принадлежавший мужчине, который либо слишком много курил, либо страдал тяжелейшей формой хронического бронхита.
— Нет, в балке, вне линии огня. Похоже, стрелка толкнули, и выровнять пистолет удалось не сразу.
— Ладно, вычисли обратную траекторию и отметь.
Зал открывался передо мной постепенно, метр за метром, а общая усталость сделала процесс визуального восприятия в два раза дольше. Итак, он был и длиннее, и шире, чем сначала показалось, потому что я видел лишь участки, озаренные фонарями, а за ними таилось погруженное во мрак пространство.
Да, я находился в современном молитвенном доме, лишенном подавляющего величия старых церквей, но по-своему привлекательном. Много светлого дерева, в основном в виде балок и отделки окон; планировка симметричная, с множеством ниш, так что простой на первый взгляд квадрат зала от широкого свободного центра ближе к стенам складывался в замысловатое оригами. Эдакий провинциальный шик для века «Икеи». Вот только события, происходившие в данный момент, никак этому настроению не соответствовали: сейчас в молитвенном доме господствовал рационализм, в основном представленный судмедэкспертами. Мужчины и женщины в белых халатах расхаживали взад-вперед с рулетками и ватными тампонами, вносили данные в КПК, общались с друг с другом на профессиональном жаргоне, звучавшем сухо и отрывисто.
Громко хлопнула дверь, и я невольно обернулся. Словно дурные вести, с порывом холодного ночного воздуха в фойе вошли детективы Баскиат и Филдс. Лишь сейчас удалось их как следует рассмотреть. Баскиат оказалась мрачной блондинкой, с ног до головы одетой в синее. Пожалуй, ее стиль можно было отнести к стерильной консервативности. Короткие прямые волосы, поднятые над ушами на якобы французский манер, делали лицо еще жестче и непреклоннее. Филдс уже наверняка справил сорокалетие и стремительно толстел, однако в темных глазах и мелких кудрях угадывались жалкие остатки былой средиземноморской красоты. То, что в таком возрасте он прозябает в констеблях, свидетельствовало либо о страшных грехах в прошлом, либо о не менее страшном отсутствии амбиций в настоящем.
