Я не знал, что сказать. Все сложилось катастрофически неудачно. Пришлось сознаться, что дневника у меня больше нет. Басси его не отдает. Черри не успокаивалась. Общественное мнение повернулось против нас с Грегом. Все потешались над задушевными мыслями Черри, но когда она шла через спортплощадку, беспомощная, без друзей, сжимая потертый черный скрипичный футляр, и слезы ручьями текли из–под ее толстых очков, все решили, что кража дневника была ужасной выходкой.
— Позор, — сказала Сюзи, хотя и сама немало повеселилась. Она еще сказала, что не станет больше разговаривать с нами никогда в жизни, если Черри не получит дневник обратно, и ее друзья тоже не станут.
— До такого могут докатиться только те, кто воображает, что летает на драконах, — сказала одна из симпатичных девочек, которые стояли рядом с Сюзи. — Повзрослеть вам пора.
Только Басси и его дружки не питали никакого сочувствия и всё ходили вокруг и читали дневник Черри всем желающим. Казалось, конца этому не будет, пока не появился Зед, который утром прогулял и пришел только после обеда. Услышав, что творится, он направился к Басси и велел ему отдать дневник. Басси был крупнее и крепче Зеда, но противиться его моральному авторитету не мог. Он покорно протянул дневник, не переставая смеяться над тем, какие мы с Грегом пара педиков и какая чувырла Черри. Зед вернул дневник Черри. Она высунулась из своей скорлупы ровно настолько, чтобы его поблагодарить, а затем опять погрузилась в свою беспросветную печаль.
— Не очень красивый поступок, — сказал Зед мне и Грегу, но проповедей читать не стал.
Дневник Черри был не единственной гадостью, происходившей вокруг. Жизнь с каждой минутой становилась все труднее. До сих пор я топил свою сексуальную фрустрацию в Фантастическом Драконьем Войске, но, похоже, этого было уже недостаточно. Я засыпал с мыслью о Сюзи, а наутро изнывал еще сильнее.
В довершение всего оказалось, что фрустрация, возможно, затянется до конца моей жизни, потому что Грег сказал, что одна девчонка из нашего класса назвала меня толстым. Это был гром среди ясного неба. Я даже не думал о такой возможности. Я никогда прежде не думал о форме своего тела.
Я посмотрел на себя в зеркало. Мне показалось, что я, может быть, слегка полноват. Это плохо. Другим я, наверно, кажусь огромным, как дом. Меня будут ненавидеть — и с полным к тому основанием.
Моя жизнь катилась под откос. Если я так и останусь толстым, ни одна женщина не захочет со мной гулять. Ни одна не захочет, чтобы ее видели рядом. Мне никогда ни в чем не видать успеха и со мной никто не будет дружить. Разве такой ожиревший малый заслуживает дружбы?
