— Почему мы так спешим?
— Здесь течет река, а в твоем мире уходит время. Нам нужно поторапливаться, ведь если мы остановимся, твое сердце перестанет биться. И наворотил же ты, брат, делов… Когда погибну я, погибнешь и ты. И наоборот. Понимаешь? Чтобы ты спокойно жил там, я должен аккуратно грести здесь…
— Но почему именно ты очутился в этом мире, а я — в том?
— Спроси у Всевышнего, мне кажется, что только он может заниматься подобными делами. Может, в других параллелях бродят сотни наших с тобой фантомов, ничего не знающих друг о друге. О, проклятый дождь, — он споткнулся и полетел в воду. Ласково усмехаясь, Сирин поставил самого себя на ноги.
— Ну, давай-давай, а то твоему телу на Земле придется худо.
И они снова заторопились куда-то среди этой непроглядной дождливой мглы.
А если я не хочу возвращаться в Город? Зачем мне это? Опять изображать дитя индиго, опять только и делать, что заниматься интроспекцией[2] в нерушимом одиночестве?
— Если родился, значит, для чего-то нужен. Не обязательно знать о своем великом предназначении.
— А будет ли оно таковым?
— Тебе стоит только захотеть, а мне — усерднее поработать веслами, потому что берега станут шире, а пейзажи — живописнее. Ты должен вернуться, потому что наше плаванье не окончено. До западной границы еще очень далеко, — и он лукаво сощурился, легонько ткнув его локтем в ребра. — Твоя жизнь все равно больше не будет такой, как раньше.
— А ты обещаешь?
— Да, ведь моя прежняя лодка разбилась. Придется строить что-то новое.
…Дождь смолкал, оставляя на ветвях деревьев гирлянды сверкающих капель. Среди туч появлялись голубые заплаты, взволновавшаяся река успокаивалась, усмиряя свои просветлевшие воды. Два близнеца бодро шагали вдоль берега. Им не о чем было говорить, потому что все помыслы и секреты их делились на двоих. Сирин с дружеской теплотой, к которой примешивалась капелька грешного эгоизма: «Ведь это же я! Я с макушки до пяток!», взирал на своего собрата. Смотреть на себя со стороны было интересно до необычайного. Всегда критичный к себе, он находил в идущем рядом все новые и новые притягательные черты, на которые никогда не обратил бы внимания в себе самом. Белоснежное крылатое счастье владело им, будто бы никогда и не было гнетущего темного Города, парка и вездесущей смерти, нетерпеливо обхаживающей его умирающую плоть в другом измерении.
— Я же не умру?
— Нет, дождь закончился, значит, опасность миновала. Можем даже ненадолго присесть.