Все должно было измениться отныне, и с угасающим днем уносились последние следы изжитой прежней жизни. На следующее утро должна была взойти заря новой жизни.
— Довольно! — воскликнул он. — Пора положить конец этому умерщвлению плоти! Жена моя еще красива и прелестна (или я жестоко пристрастен к ней), она не должна оставаться долее похороненной в этой глуши, она теперь должна блистать в обществе. А Жан-Мари увидит весь свет у своих ног, и все дороги к успеху, к богатству, к почестям будут ему открыты, и посмертная слава будет обеспечена ему, и самому мне также! Ах да, кстати! — добавил он. — Бога ради, прошу тебя, не болтай никому о нашей находке; ты, я знаю, парень не общительный, даже, пожалуй, чересчур молчаливый, — это качество я с радостью признаю за тобой, потому что пословица гласит: «речь — серебро, а молчание — золото»! Но в данном случае молчание очень важно. Никто не должен знать о нашем кладе, понимаешь ли ты? Только одному добрейшему Казимиру можно доверить эту тайну; нам, вероятно, придется даже переправить эти сосуды в Англию и там реализовать их.
— Но разве они не наши? — воскликнул мальчик с рыданием в голосе. И это были единственные слова, какие он произнес за все это время.
— Наши в том смысле, что они никому другому сейчас не принадлежат, — ответил доктор. — Но правительство может предъявить свои права, если станет известно, что мы нашли клад; и представь себе, каковы наши законы: так как мы не заявили о кладе, то в случае, если бы у нас его похитили, мы не имеем права потребовать, чтобы нам его вернули, потому что по закону мы не имеем на него прав. Мы не можем начать дела о розыске, не можем заявить о пропаже полиции…[Этот поклеп на законы несправедлив, но он нужен автору для целей его рассказа.(Примеч. авт.)]. Все это очевидные примеры тех недочетов и несправедливостей нашего законодательства, которые еще остается исправить деятельному, энергичному и решительному депутату с философским складом мыслей.
Жан-Мари ничего на это не ответил — он все свои надежды возлагал теперь на госпожу Депрэ. И когда их одноколка стала спускаться по обсаженной тополями дороге, ведущей из Буррона в Гретц, Жан-Мари усердно шептал про себя молитву и стал погонять лошадь, требуя от нее необычайной рыси. Без сомнения, как только они приедут, madame проявит свой характер и положит конец этому дикому бреду наяву.
Их въезд в Гретц был возвещен неистовым лаем всех деревенских псов, как будто все они чуяли присутствие клада в одноколке. Но на улице не было никого, кроме трех приезжих художников пейзажистов, прохаживавшихся перед гостиницей госпожи Тентальон. Жан-Мари распахнул зеленые ворота и ввел во двор лошадь с одноколкой; почти в тот же момент госпожа Депрэ появилась на пороге кухонного крыльца с зажженным фонарем в руках. Так как луна была еще недостаточно высоко, чтобы осветить двор и проникнуть за ограду сада, то во дворе было еще темно.
