Подняли руки пять человек.
— Не густо дала нам столица, — сказал Кудрявцев.
— Молодые еще…
— А комсомольцы?
Почти все подняли руки.
— Вот и ладненько, с сознательным народом легче.
— Я в армии обязательно в партию вступлю, — сказал Андреев.
— Почему обязательно? — спросил Сметанин.
— Для уверенности в жизни…
— У меня отец осенью сорок первого вступил…
Это я понимаю! — сказал Ярцев.
На вечерней проверке стояли повзводно в а проходе между койками. Сержант Иванов строго осмотрел строй взвода и пошел в конец зала, туда, где принимал рапорты старшина карантинной роты.
Вопреки команде «смирно» те, кто стоял во второй и третьей шеренгах, начали быстро распускать брючные ремни, расстегивать пуговицы. Делалось это для того, чтобы по команде «отбой» можно было быстрее снять обмундирование, аккуратно сложить его на табурете, повесить портянки на голенища сапог и броситься в постель.
Раздеться надо было за сорок секунд, утром на одевание давалось тридцать пять; те, кто не укладывался в это время, должны были тренироваться.
Сметанин к отбою не готовился.
«Сейчас — спать; целый день ждешь… Как долго тянется поверка! И зачем только каждый раз пересчитывать людей?.. Отбой… и все тут…»
Иванов остановился перед взводом.
— Вольно! — Он поддернул рукав гимнастерки, посмотрел на часы и, не отрывая от них глаз, тихо сказал: —Взвод, отбой…
Загрохотали сапоги, замельтешило зеленое, белое…
— Время! — крикнул Иванов.
— Готова дочь попова! — укутываясь одеялом, пропищал Градов.
— Был отбой, — сказал Иванов, подходя к Сметанину. — Вы почему каждый раз копаетесь?
Сметанин, не отвечая, продолжал укладывать обмундирование на табурет.
Сергею не нравился Иванов, его неопределенного цвета глаза, сутуловатость при невысоком росте, его слегка косолапая походка; спокойствие сержанта казалось Сметанину безразличием; когда же Иванов, краснея, повышал голос, Сергей думал: «Злой парень». Но именно оттого, что парень был в его глазах злым, Сметанину хотелось ему сопротивляться.
— Сметанин, отставить отбой! — сказал Иванов и отвернулся, чтобы солдат не заметил обиду на его лице.
Он не понимал, почему солдаты, вызывавшие в нём уважение за одно то, что они были москвичами, ведут себя по отношению к нему с насмешливой дерзостью. Под их взглядами он чувствовал себя неуклюжим… Чего проще — быстро раздеться, лечь, уснуть; ему гораздо труднее быть все время на виду, заставлять себе подчиняться… Но ведь делает он это каждый день…
«Нарочно тянет, — подумал Иванов о Сметанине. — Дразнит меня…»
