Труп, конечно, можно сбросить на пол. Еще церемониться с ней! Сотир протянул было руки, но сообразил, что драгоценности могут быть зашиты в одежде Карабелихи, — умирающие всегда стремятся все унести с собой.
Он опять стал ее ощупывать, дрожа от нетерпения и жадности. Разорвал старушечью стеганую кофту, нашел связку бумаг, начал их перебирать. Документы... крепостные акты...
А за дверью жена кмета задыхалась, пьянея от любопытства.
Увидев ее, Марга проскользнула в кухню. Она дрожала: Сашко на дворе, ждет, господи! Как сказать об этом Миче?
А Миче всхлипывала, уткнувшись лицом в стенку, одинокая в ночи, в жизни, во всем мире.
Марга вытаращила глаза, заметив ее в кухне. Даже перекрестилась: не иначе, как перст божий. И прижала палец к губам.
— Шш-тсс!
Миче ничего не понимала: Марга, должно быть, рехнулась. Впрочем, все равно...
Однако служанка прижалась к ней — любящая, преданная.
— Шш-ш, ско-ре-е! Сашко там! Ждут тебя! Ш-ш! На дворе ждут!..
Это могло бы воскресить даже мертвую Карабелиху. Миче рванулась к двери. Сашко жив? И догадалась — погасила лампу.
Но, выйдя из кухни, она похолодела: увидела жену кмета возле комнаты покойницы. И умершая, и косоглазый, и свадьба наверху — все снова смешалось в ее сознании. Но Марга обняла Миче и, по-матерински зажав ей рот, потащила к черному ходу.
Блеснула белая ночь, и опять потемнело: перед женщинами вырос безбородый исполин.
Не с каждым и не всегда случаются такие встречи! Да. Миче с любовью протянула руки и тут же в ужасе отпрянула.
— Не бойся, Карабелева.
Незнакомец смотрел на нее светлыми глазами и уже не казался страшным.
— В саду вас ждет Иско.
— Иско?!
— И еще другие. Вы согласны пойти с нами?
Светлые глаза исполина потемнели: может быть, он сомневается, пойдет ли Миче с ними? А она вглядывалась в незнакомца и молчала. А потом впилась своими маленькими пальцами в его грубую руку, простонала:
— Ведите меня! Ох, ведите!
Разумеется, Марга, служанка, должна была остаться.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Во дворе музыканты перестали играть.
Миндил, длинный и до смешного тонкий, повертелся перед ними и свернул в узкий проход около дома — туда, где курятник. Руки у него не дрожали Он только словно поглупел на радостях. Разве когда-нибудь держал он в руках такие — да еще свои собственные — бриллиантовые серьги, золотые эмалевые часы с тройной цепочкой, кольца — три штуки, одно из них в виде змейки с бриллиантовыми глазами, да еще ожерелье из старинных золотых монет, целое ожерелье!
