Но пока что никто не замечает ее необычного состояния. В клубе стоит веселый шум, все раздеваются, отряхивают одежду. Печка сердито шипит и стреляет паром.
И только когда все уселись вокруг печки и немного притихли, успокоились, Соня опустила шапку на колени. Послышался ее низкий, по-восточному глубокий голос.
— Тетя Нюра, — спрашивает она у клубной сторожихи, — видела я во сне, будто кто-то из наших мальчишек поцеловал меня. А кто, не разобрала, темно было. К чему бы это?
Мне показалось, будто сверкнула молния и беспощадно высветила мое пылающее лицо. И не какая-нибудь керосиновая «молния», а настоящая.
Лампа и в самом деле вспыхнула во всю свою мощь: тетя Нюра, прибавив огня, тяжело спрыгнула со скамейки.
— Поцелуй к слезам, — сообщила она. — Плакать тебе.
— Не я же целовала, с чего это я заплачу?
Мой друг Петька Журин засмеялся:
— Наша Сонечка не заплачет, это уж нет…
И все тоже засмеялись, представив себе плачущую Соню. Но сама она не засмеялась и даже ничего не сказала. Промолчала. Это было так удивительно, так не похоже на нее, что смех мгновенно стих. Выглянув из-за трубы, я увидел, как Соня, опустив глаза, задумчиво поглаживает свою белую шапку.
Видя такой поворот, Петька совсем осмелел:
— Скорей мы все заплачем, чем она…
— Ох, да что ж ты, грубиян, так позоришь девушку, — накинулась на него тетя Нюра. — Будто уж она и вовсе бесчувственная.
— Какой же в этом позор? — Петька повернул к свету свое попорченное оспой, рябоватое, но, несмотря на это, красивое лицо. — Я прямо, по-комсомольски ставлю вопрос: все эти сны — это буза. Предрассудок.
— Пэтя, дорогой, — негромко проговорила Соня. В ее нездешнем голосе послышались воркующие и в то же время явно недобрые раскаты. — Дорогой мой Пэтя. А это не ты был в моем сне?
Все еще не поднимая глаз, она продолжала ласкать свою пушистую длинноухую шапку маленькой обветренной рукой.
— О! Разве я знаю? — Петька ошалело заморгал. — Ты какие-то сны бузовые смотришь, а я что… И вообще, рассуждая диалектически…
Но тут все зашумели и так затолкали Петьку, что он, надвинув свою черную барашковую шапку с путейским значком на самый нос, замолчал. Я даже почувствовал легкое угрызение совести: ведь это ему из-за меня досталось. А если разобраться, то и не совсем из-за меня. Ведь мне-то Сонька и не нравится. А Петька — другое дело. Он сам мне говорил, как он относится к ней, отчаянно вздыхая при этом. Всем это известно. Да и ей тоже. Она про меня и не подумала, прямо так и спросила Петьку.
