Стрелки на часах показывали три с четвертью, когда Толик наконец свалился и заснул мертвецким сном. Бутылка водки и те сто граммов сделали своё дело. На столе остались ещё две непочатые: мы с Гадо не злоупотребляли спиртным, боясь оказаться рядом с Толей.
— Сейчас включим телевизор и посмотрим местные программы… — сказал я, желая поскорее убедить ся в том, чего не могло не быть.
— Валяй. Только потише: здесь тонкие стены и всё слышно, — предупредил Гадо.
— Он говорил, что за стенкой живет какая-то барышня… Что ей здесь делать, у пьяницы?
Я быстро настроил телевизор и нашел нужную программу. Ждать мне пришлось минут сорок. Наконец строгая, но миловидная дикторша сделала паузу и объявила, что через несколько секунд перед телезрителями выступит ответственный работник УВД области, который сообщит о вооруженном побеге, случившемся прошедшей ночью в одной из колоний строгого режима. Далее на экране возник толстый тип с рылом матерого самосудчика и стал рассказывать, как подлые рецидивисты застрелили охранника и, забрав его автомат, скрылись в неизвестном направлении. Наши физиономии на несколько секунд застыли на экране. Было очень интересно глазеть на себя самого, точнее, на лагерные фото, которые, как мне казалось, не очень-то соответствовали оригиналам да и вообще были неважными.
Разумеется, мы были подробно описаны с ног до головы и каждому сообщившему о нашем местонахождении сулили солидное вознаграждение. Из сообщения я понял так, что о нас говорилось уже раза два, а то и больше. Но главное заключалось в том, что козел Пепел был еще на воле. Если бы он сидел в «кандее», его фотографию не стали бы показывать. Зачем? Запомнить лица двоих всегда легче, чем троих. Стало быть, он, как и мы, где-то засел, факт. Соваться куда-либо днем равносильно самоубийству, тем более, когда ты объявлен вне закона и любой смертный имеет право если не застрелить, то проломить тебе череп монтировкой, как какому-нибудь быку. За вознаграждение.
Я стал напряженно вспоминать, кто из людей видел нас с близкого расстояния, когда мы шли к Толяше домой, и насчитал таковых человек шесть. Из соседей, правда, никто не попался, но нас могли видеть в окно, мельком. От этой мысли враз стало не по себе, я невольно поежился и содрогнулся. Толя же в это самое время мерно похрапывал, лежа на нэповской пружинистой койке, и, как говорится, не думал каяться. Ему было хорошо, может, даже совсем хорошо. Говорить ни о чем не хотелось. Гадо сидел на диване, откинувшись назад, и молчал. В какой-то момент мне показалось, что он тоже заснул. Но нет, он не спал, думал, как и я. Городок слишком мал, всего двадцать тысяч населения вместе с собаками, здесь все на виду. Таксисты, проститутки и бармены уже проинструктированы на должном уровне, водители автобусов тоже. А сколько «тихарей» из так называемой «братвы»! Дело за малым…
