— Но разве твои тропики это не чужое?
— Мне, все равно, какой земли не касаться, но воздух должен быть чист и плотен.
— Какая одухотворенность!.. — Усмехнулся Вадим и потянулся, погладить по её плечу, но она резко отдернулась и отвернулась к окну:
— Ты зря смеешься. Материя, чувствующая, что ей не хватает одухотворенности — агрессивна. Она навязчива. Она цепляется за все, что можно уцепится, и тут же начинает тянуть вниз. Так едва я попыталась разобраться со своей собственной жизнью, вне замужества, как за меня после развода уцепилась такая неодухотворенная материя — в виде мужчины.
— За тебя уцепился мужчина?.. А ты? А какой это был год?!
— Девяностого первый.
— Вот это да! Наверняка, если б не этот, который, как ты говоришь, «уцепился» на тебя, ты бы с голоду умерла.
— Я голода не заметила. Не потому, что есть не хотела, а потому что вообще забыла о том, что человеку надо есть. У меня были другие проблемы. На меня свалился ну… просто бандит. Хотя для всех он был как супермен. Он был из приличной семьи, воспитывался в дипкорпусе на Кубе… Можно сказать, что он принадлежал к "золотой молодежи", правда, последнего поколения. Окружение людей весьма высокого ранга, плюс врожденный характер сделали из него абсолютного беспредельщика. А когда все рухнуло — ничего не осталось ему кроме амбиций. Желания же исходили из мгновенного импульса, который выдавала вибрирующая бездна, пустота его души. Он был моложе меня, но вел себя как старший везде и всегда. Наглая глупая самоуверенность в том что все должно принадлежать ему превращала жизнь окружающих его в ад. Он ни за что не отвечал, кроме как за заполнение собственной пустоты, удовлетворение своих инстинктов. Он бил свою мать… Он даже там, на Кубе, будучи школьником, ударил так свою первую любовь, что рассек ей губу. Он не мог совладать со своими инстинктами и эмоциями. Он любил меня и убивал меня за то, что любит. А я. Высвободившись от брака со слабой личностью, совершенно была не готова к такому гостю моей судьбы. Черный гость.
— Но что у вас могло быть общего?
— Внешне: и он, и я увлекались путешествиями под парусами. А внутренне… — ничего. Только внутренний мир его не интересовал. Я же только что сказала про агрессивную материю… Он был человеком из глины, как определили бы древние египтяне. Египтяне делили всех людей на две субстанции: люди материи и люди, в которых вдохнуло жизнь небо, боги. Человек неба — часть бога творца, он всему старший брат. Он со всеми готов вступить во взаимоотношения, взаимообмен. Так художник, творческий человек любой части мира, ученый — на каких бы языках они не говорили, они всегда найдут общий язык… И всегда готовы делиться. Они не таят подозрительности и зла к людям иных кланов. Но человек-глина не брат никому. Он всегда обделен. Он всегда готов брать. Он оценщик. Оценщик формы. Отсюда вся пошлость земная. Отсюда все они мерят женщин по параметрам 90, 60, 190… или как там… Им плевать на детей, им плевать на все к чему нельзя подойти с мерой веса, длины, денежной единицей. Ибо то, что нельзя пощупать — он не ощущает. Он оценщик результата. Он всегда уверен в себе и всегда ошибается. Потому что считает результат некой конечной точкой процесса, финишем, а жизнь продолжается. И застывшей формы нет. Поэтому и обладать ей нельзя. И результат оказывается лишь остановочным пунктом, который проехали, но на котором всегда задерживается человек-глина, а потом догоняет, догоняет. Догнал, оценил, поглотил, переварил — глядишь, а все уже отъехали. И он кричит во след: "не понял!" — Она сама рассмеялась над своею речью, — Вот куда завела! А по поводу этого… того… — снова стала серьезной, — Могу добавить — он был не просто человек-глина — он был человек — пропасть. Он чувствовал, что обделен, но чем — не знал. Его удовлетворяло то, что он видел во мне, но он хотел, чтобы это так и оставалось застывшим, иначе наступал страх ускользания. Короче… Ты, наверняка, не знаешь, что у нас в год от побоев мужей и сожителей погибает столько женщин, сколько погибло солдат в период Афганской войны. Я должна была пополнить их ряды.
